Исповедь королевы - Виктория Холт

Его обаяние заставляло всех любить его. Я называла его моим chou d’amour[120].

Я не желала, чтобы он слишком много знал о том положении, которое занимал. Но, с другой стороны, я всегда помнила, как мой муж жаловался, что его никогда не учили разбираться в искусстве управления государством. Я даже думала, что, возможно, это пренебрежение его обучением было в некотором смысле причиной наших теперешних трудностей.

Поэтому я рассказала своему сыну о тех изменениях, которые внесла в его будущую жизнь смерть его брата.

— Итак, ты знаешь, мой милый, что теперь ты стал дофином.

Он кивнул, продолжая обводить своим толстым маленьким пальчиком узор на моем платье.

— А это значит, что когда-нибудь ты станешь королем Франции. Подумай об этом!

Он серьезно взглянул на меня.

— Я скажу тебе кое-что получше, мама! Сказать?

Я подняла его и посадила себе не колени.

— Что же может быть еще лучше, мой дорогой?

Он приблизил свой рот к моему уху и прошептал:

— Муффле теперь мой!

Вероятно, я прижала его к себе слишком крепко, потому что он сказал:

— Мама, это хорошо, когда тебя любят, но иногда это бывает больно!

Я почувствовала, как меня охватило волнение, и подумала: «О, мой малыш, как же ты прав!»

Жизнь быстро шла вперед, навстречу какому-то ужасному кульминационному моменту, хотя смерть моего сына заставила меня на время забыть об этом. В течение тех первых дней, полных горя, происходящее вокруг не особенно беспокоило меня. Но потом я поняла, что у меня были и другие причины, чтобы задуматься.

Первое собрание Генеральных Штатов состоялось в «зале маленьких удовольствий». Там выступали король, Бертен, хранитель печатей, и Некер. Некер объяснил ассамблее, что всех их созвали вместе, выполняя четко выраженную волю короля. Главной целью этого собрания являлось решение вопроса о том, пожелают ли два самых богатых общественных слоя — знать и духовенство — пойти на великие жертвы ради своей страны. Что-то произошло, и это свидетельствовало о том, что народ теперь настроен по-новому.

Произнеся свою речь с непокрытой головой, король снова надел шляпу. Обычай был таков, что в этот момент все дворяне должны были снять шляпы, а представители третьего сословия — преклонить колени. Однако последние отказались сделать это и надели шляпы.

Дворяне выразили свое негодование, и кто-то закричал, приказывая представителям третьего сословия снять шляпы. Однако тотчас же стало очевидно, что они упрямо отказываются сделать это. Трудно сказать, что могло бы случиться, если бы мой муж с великим присутствием духа не снял свою шляпу. Этот жест означал, что все остальные должны были сделать то же самое — даже грубые представители третьего сословия. Казалось, что таким образом удалось избежать неприятных осложнений. Но этот инцидент был символом той борьбы, которая вот-вот должна была разгореться между дворянством и духовенством, с одной Стороны, и представителями третьего сословия — с другой.

У всех на устах было имя графа де Мирабо. Он был аристократом по рождению, но в детстве ему пришлось много страдать из-за своего садиста-отца, который бил его, издевался над ним и даже отправил его в тюрьму. Это был выдающийся человек. Встав на сторону третьего сословия, он значительно усилил его. Вскоре стало ясно, что между третьим сословием и остальными членами Генеральных Штатов неминуемо должен был возникнуть конфликт.

Представители третьего сословия объявили себя Национальной Ассамблеей. Они заявили, что представляют девяносто шесть процентов нации. Они начали создавать свои собственные законы и объявили, что разработают Конституцию и определят в ней, насколько велика будет власть короля.

Герцог Люксембургский, который был в то время председателем дворянства, вместе с кардиналом де Ларошфуко пригласил короля для серьезной беседы.

— Если ваше величество не распустит Генеральные Штаты, монархии придет конец! — сказал де Ларошфуко.

Король встал перед дилеммой. Он сказал, что желал бы угодить всем.

Он вызвал Некера, который посоветовал ему действовать в примиренческом духе. Я была против этого. Что-то подсказывало мне, что Генеральные Штаты собираются уничтожить нас. Я была на стороне герцога Люксембургского и кардинала де Ларошфуко, которые требовали распустить Генеральные Штаты. Я говорила, что депутаты — это кучка сумасшедших и что мы должны разогнать их.

Луи, как обычно, никак не мог принять решение. Я видела, что он склоняется то к точке зрения Некера, то к моей. Он пошел на компромисс, заявив, что не будет вести переговоры с бунтовщиками.

Двадцатого июня, когда король уехал на охоту в Ле-Бютар, Ассамблея пожелала собраться. «Зал маленьких удовольствий» был закрыт, поэтому они провели свое собрание на теннисном корте. Там они поклялись не распускать свою Ассамблею до тех пор, пока не выполнят волю народа и не подготовят Конституцию.

Это был вызов королю. Ведь у короля было право распустить Ассамблею, когда он того пожелает.

Когда Луи узнал о клятве, данной на теннисном корте, он повел себя, как всегда, нерешительно. С одной стороны были те, кто заявлял, что этих людей, которых теперь называли бунтовщиками, следует разогнать с помощью военных. А с другой стороны был Некер, который советовал действовать примиренческими методами. Потом Мирабо, который стоял на стороне третьего сословия, объявил, что Национальная Ассамблея уступит только силе оружия. Жан Сильвен Байи, председатель Национальной Ассамблеи, заявил, что раз уж нация собралась, то ее никто не сможет распустить.

И нация действительно собралась. Мы недостаточно быстро осознали это. Герцог Орлеанский, выступавший в поддержку третьего сословия, распространял в Пале-Рояле призывы к бунту и поощрял агитаторов. Каждый день там проходили митинги, по нескольку раз в день появлялись новые памфлеты.

Слова «свобода» и «народ» обладали магическими свойствами. Во всем Версале и Париже атмосфера была напряженной, и повсюду чувствовался страх. Мы не могли предугадать, что произойдет дальше.

По этому поводу со мной говорил Аксель. Он сказал:

— Вы знаете, что я всегда буду здесь, если вы этого захотите.

На некоторое время я почувствовала себя счастливее. Может быть, он, как иностранец, который бывал среди парижан, способен был понять сложившуюся ситуацию гораздо лучше, чем мы. Мы не верили, что монархия пошатнулась; мы не могли даже представить себе этого. Но он, смешавшись с толпой людей у Пале-Рояля, слышал их недовольный ропот.

Луи было необходимо поехать в Париж, чтобы присутствовать на собрании Генеральных Штатов. Я беспокоилась о том, что могло случиться с ним там. Этот человек был раздражен из-за того, что король не последовал его совету, и хотя я специально просила его поехать вместе с королем, он не сделал этого. Величайшим достоинством Луи была его храбрость. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы он испытывал страх, как большинство людей. Если он предпринимал неправильные действия — что он делал очень часто — то это случалось не из-за страха. Теперь он решил проявить твердость. Однако я знала, что, если бы кто-нибудь привел сильный аргумент в пользу изменения этой линии поведения, он снова стал бы колебаться. Его несчастье заключалось в том, что он должен был рассматривать ситуацию со всех точек зрения, и в каждом случае таких точек зрения оказывалось слишком много.

На собрании он сделал решительное заявление. Он не допустит никаких изменений в общественных институтах, под которыми он подразумевал армию. Он сделает налоги одинаковыми для всех. Дворянство и духовенство должны отказаться от своих привилегий. Он желает получить совет относительно отмены королевских указов.

Когда он уезжал, он приказал, чтобы на ночь Ассамблея была распущена, но никто не подчинился его приказу. И когда маркиз де Брезе, церемониймейстер, объявил собрание закрытым и посоветовал всем разойтись по домам, встал Мирабо и крикнул, что они разойдутся только тогда, когда пожелают, а что касается Брезе, то он может вернуться к тем, кто его послал. Он повторил, что разогнать их можно только силой оружия.

Как типично это было для Луи — потерять всю свою твердость так же быстро, как он приобрел ее. Когда Брезе сообщил ему о том, что произошло, он только пожал плечами и сказал:

— Что ж, очень хорошо! Пусть остаются там, где они находятся сейчас!

Потом он совершил ошибку. Он уволил Некера и назначил на его место де Бретея.

Я сидела с детьми и читала им вслух басни Лафонтена. Дочь облокотилась на мое кресло и следила глазами за текстом, пока я читала, а сын сидел у меня на коленях и смотрел, как двигались мои губы. Он то и дело пронзительно смеялся, когда какое-либо место в рассказе казалось ему особенно забавным.