Яик уходит в море - Валериан Правдухин

День сегодня до тоски хорош. Игра в лапту завязывается сразу любопытно. Венька попадает под начало отчаянного, рыжевихрого Блохина, и они успешно бьются с партией старших. Правда, им немного не везет. Только что они завладели забоем, как Митя Кудряшов, парень, казалось бы, тоже не разиня, снова ворвался под мяч. Опять води! Ну, ничего, счастье на земле переменчиво, — сейчас и они «солонут» кого-нибудь. Игра становится азартной. Васька командует свирепо. Ребята не видят ничего, кроме мяча, забыли обо всем, кроме лапты, кона и своих врагов. Голоса их звенят веселой злостью, звонко и яро, точно ласточки-великаны щебечут весной, вернувшись к своим гнездам и увидав, что их заняли воробьи… Вдруг на крыльцо училища выплывает Зеленая Селедка. Так прозвали дети классного надзирателя Яшеньку. Длинный, узкий, с тонкими, бледными губами и приторной улыбкой, он хочет казаться рубахой-парнем, но ему никто не верит. Все знают, что тайком он зло и лживо ябедничает смотрителю. Лицо у него острое, бескровное, с землистым оттенком, как у монаха. Он смотрит с крыльца на игру. Умиленно и презрительно вспоминает свое детство сына бедной просвирни. Он доволен и горд теперешним своим положением. «Сто рублей в месяц, бесплатный стол и квартира, отопление, освещение, положение в обществе, знакомства, женщины…»

— Детки, кто примет меня в свою партию?

Яшенька бежит по двору, припрыгивая. Он в новеньком сюртуке, в суконных брюках в обтяжку. Фалдочки сюртука взлетают на бегу, как крылья кузнечика. Пашка Сахаров, с ним еще кто-то тонко и сладко визжат:

— С нами, с нами, Яков Терентьевич, с нами!

— У, подлипалы, — шепчет Венька.

Васька Блохин незаметно шепчет ему на ухо:

— Пущай с ними. Ты его солони иззаправдышки, чтобы у него чешуя засвербела.

Венька ловит упругий мяч из черного, увесистого ластика. Нарочно несколько раз «мажет» по бегущим с кона на кон, то есть промахивается. Алеша кричит:

— Чего ты, Вень, ворон ловишь?

Он явно сердится на него. Но матка Блохин затаенно улыбается. Он знает, что Алаторцев поджидает Зеленую Селедку. Яшенька, пританцовывая, несется после удара на задний кон и тут же повертывает обратно. Алеша издали бросает мяч. Шлет его так, как это любит Венька: без задержки, сильно, низом, как бы ударяя самого Веньку. Дорога каждая секунда. Мяч в руке у казачонка. Яшенька еще здесь рядом — вне кона. Он видит, что ему не уйти, и вдруг начальственно и в то же время просяще улыбается Веньке. А того охватывает бешеное, злое упоение.

«Поиграть захотела Селедка? Ну, так держись!»

Он догоняет Яшеньку вплотную, широко замахивается — и не бьет. Яшенька мрачнеет, быстро пригибается, чтобы мяч прошел поверх головы. Он почти становится на четвереньки. Сюртук и брючки у него натягиваются. И тогда Венька с силой, с подскоком, весь вкладываясь в удар, бьет в него мячом. Но как! Удар отдается в воздухе как щелканье ременного бича. Похоже, что веселый выстрел разнесся по всему двору. Пыль дымком выступает на черном сукне сюртука чуть повыше крестца, самом чувствительном месте. Яшенька невольно хватается рукой за спину. Взрыв хохота — и тут же все обрывается, замирает. Тишина. Яшенька багровеет, пожимается, пытается улыбнуться. Все смотрят и ждут. Что-то будет? Венька побледнел, ноздри у него слиплись, как в гневе, стоит он по-казачьи навытяжку, забывая, что ему надо бежать на кон. Кусая губы и растягивая их в улыбку, Яшенька зло и елейно выговаривает сквозь зубы:

— Однако, вы серьезно играете, Алаторцев. Хорошо, хорошо. Продолжайте… Жаль, что у меня дела.

Не оглянувшись, он уходит в училище.

Солнце. Желтые стены, облезлый кирпич здания. Пыльный, серый двор. Жара. Выбитые окна. Ни кустика зелени. Грязное белье по углам на веревках… Все сделано нарочно так, чтобы людям было как можно скучнее. Ребята следят за недобро приподнятой спиной Яшеньки. Дверь захлопывается. И сразу двор встает на дыбы от хохота, веселого гвалта и победного рева. Так когда-то гунны приветствовали своих полководцев после жестоких побед. Застенчиво и довольно улыбается виновник торжества.

— Это да! Ужалил ты его в самую пятку!

— Научил его отчебучивать казачка!

— Густо посолил селедку. Не протухнет…

Звонок сметает детей со двора. Какое двуликое существо этот колокольчик! Один и тот же резкий звон иногда так глубоко радует ребят, а порой жалит остро и больно, будто оса.

Есть только один преподаватель, уроки которого все очень любят. Это сероглазый Степан Степанович Никольский, — Стакан Стаканыч, так ласково за глаза называют его воспитанники за короткую, круглую фигуру. Он преподает географию и русский язык, но лишь в двух старших классах. Венька с завистью слушает разговоры о нем и с любопытством таращится на него в переменах, когда тот с усталой улыбкой отмахивается от бегущих за ним ребят:

— Братцы, отстаньте. Надоели хуже горькой редьки. Урочки надо, братцы, учить. И в классе маненько слушать… Отстаньте, братцы. Единички ваши пусть себе цветут, как жезл Ааронов.

Он слывет строгим и справедливым.

В первом классе русский язык преподает Василий Иванович Быстролетов, — отпетый человек, горький, запойный пьяница. Если бы не знаменитый хор духовников, которым он руководит и который славится даже за пределами области, едва ли его держали бы на службе. Он приятель Степана Степановича. Оба они учились в академии вместе с попом Кириллом.

Сейчас урок Быстролетова. Он входит в класс медленно, будто его одолевают сомнения, идти ему туда или не надо. Во время молитвы он не крестится. Смотрит хмуро в окно на небо. Пьяный он похож на цыгана, опухшего от укуса пчел; трезвый — на черного, большого ежа. Нос толстый, губы тяжелые и брови нависшие. Волосы бобриком. Хмур, безобразен, но силен и быстр, когда оживляется.

Сегодня он пьян. Ученики весело шепчутся, но сидят смирно. В таком состоянии Быстролетов бывает иногда еще более крут и беспощаден. Но чаще тогда на его уроках царит оживление и даже веселье. Василий Иванович нередко рассказывает ученикам о чем-нибудь постороннем, вдохновенно и выразительно.

Быстролетов швыряет журнал, словно негодную ветошь, на стол. Журнал шлепается и летит на пол. Пашка Сахаров бросается, чтобы поднять его, но Василий Иванович презрительно машет рукой:

— Оставь его, Саша, прозябать во прахе… Он большего не стоит!

Быстролетов раскрывает журнал лишь в конце месяца, когда необходимо выставить отметки. Он спрашивает тогда ученика:

— Ты какого балла достоин?

Если ученик завирается, он морщится, смотрит на него брезгливо, и этого ученики боятся. Он часто ругается. «Мерзавец», «сволочь», «сукины дети», — это у него слова любви и жалости.

Василий Иванович долго смотрит мутными, черными своими глазами на ребят. Каждому из них кажется, что он глядит именно на него. Но он никого не видит сейчас. Он вспоминает. По его обрюзгшему лицу, как тени, пробегают улыбки — горькие и ясные, мелькают скорбь, досада, усталое презрение к людям. Фамилий учеников он не знает. Он окликает их по имени, но чаще неверно.

В глазах у него тоска и немая боль. Он стонет еле слышно.

— Вася, а Вася…

Безвольно и ласково роняет тяжелую свою руку на голову Мити Кудряшова.

— Дай, Вась, мне книгу. Не эту, паршивец. Ну, зачем мне грамматику? Ну, зачем? Ты подумал? — мрачно говорит он. — Хм!.. Дай мне хре-сто-ма-тию! Пушкина буду читать… А вы тихо, бестии… Тихо… Чтобы муха… слышно, как она… Бззз!..

Язык плохо слушается, его, но постепенно он овладевает своею речью. Читает он стихи и прозу крайне своеобразно. Просто, грубо, с особыми выкриками, с большим чувством. Ритма не соблюдает. Логические ударения у него всегда неправильны.

Брожу ли я вдоль улиц шумных,Вхожу ль во многолюдный храм,Сижу ль меж юношей безумных,Я предаюсь, предаюсь моим мечтам!Я говорю…

— Что я говорю?.. А кто мне из вас, каналии, скажет?.. Что это за «безумные юноши»? Что? Сумасшедшие, больные?.. Э, нет, Петя, батенька ты мой, не то, совсем не то! У, если бы это было так! Ежели бы их на самом деле обуяла проказа… холера, чума, черная оспа, сибирская язва, столбняк, горячка, пятнистая гангрена, антонов огонь и еще черт знает что, ну, хотя бы настоящее безумие!.. Но нет, беда в том, что они здоровы, как буйволы, как губернаторский кучер, — видали в красном кушаке, во с таким задом? Как ихтиозавры!.. И жадны они, будто удавы или… верблюды! Совсем особь статья эти люди… Безумные юноши — это бунтовщики, недоучки! Цареубийцы!

Звонок. Быстролетов, забывая о молитве и журнале, уходит из класса. Идет он коридором у самой стенки, почти касаясь ее. Очень медленно. Кажется, что глаза у него закрыты, как у дремлющего днем ежа.

13

Из Уральска Луша уехала с Вязниковцевым в Сламихино, богатую степную станицу, коренное и давнее гнездо староверов. Там проживал старший брат Григория, Василий Вязниковцев, еще до страшных годов выделившийся из семьи, ушедший в зятья к богатому казаку Овчинникову. Григорий Стахеевич наивно надеялся здесь, в Сламихине, у знакомого староверского попа получить развод с Елизаветой Родионовной и как можно скорее, здесь же, повенчаться с Лушей. Григорий уверил Лушу, что он легко добьется в Сламихине развода, и только поэтому она и решилась поехать с ним.