Горы дышат огнем - Веселин Андреев

бодрым, а поэтому нет у нее прав на слезы. По крайней мере в его присутствии. (Потом, вернувшись домой, они сядут с бай Костой на кровать да так и просидят всю ночь, опершись на подушки и не произнеся ни слова.) Старый почтовый служащий, бай Коста, с неизменной мягкой улыбкой на лице, провожая сына, был необычайно строг и на прощание сказал: «Все хорошо, сынок, но смотри, чтоб не было позора!..» Сын удивился, даже возмутился, а отец положил ему руку на плечо и объяснил: «Позор бывает такой: уходят некоторые из отряда, тяжело... Мы такого не признаем. Пошел — держись до конца! В добрый путь, сынок...»

Какой там позор, бай Коста!

Мы шли от Лыжене, направляясь к овчарне под Мирковом. Ботинки натерли мне ноги до крови. Я будто скакал по раскаленным углям, и им не было конца. Даже когда останавливался, невидимые раскаленные иглы продолжали истязать меня.

Я стонал, сжав зубы, задыхался от боли, но мне не хотелось тревожить Колку. Наконец я не выдержал:

— Колка, больше не могу. Иди один.

— Ну-ну, — протянул он насмешливо, не обращая на меня внимания.

— Не могу, пойми! Ноги у меня горят.

Я знал эти дороги. Я отвечал за встречи и торопил, когда это было необходимо. Колка поэтому удивился:

— Очень больно? Потерпи, осталось немного.

Зачем он так говорит? Сколько мне стоило труда продержаться до сих пор! Я встал, чтобы снова тронуться в путь, но меня моментально пронзила жгучая боль, и я закачался. «Ну нет, не упаду!» — и прислонился к дереву.

— Андро, тебе плохо?

— Ничего, ничего. Иди один, я тебя догоню.

— О, боже мой, как ты не можешь меня понять? — повторяет он, как бай Сандо. — Отдохни, никто за нами не гонится.

— Иди, я тебе говорю! Оставь меня!

— Кибиче! — Это обращение — последняя мирная попытка. — Ты ведь видишь, что скоро рассвет.

— Мне все равно. Конец света, что ли, наступит?

— Чего ты болтаешь? Я не какой-нибудь идиот, чтобы тебя оставить! — Он даже злится на себя, что вступил в глупый спор. Я знаю, что все это глупо, но боль берет верх.

— Ну и что ты мне сделаешь?

— Ты пойдешь! Или я тебя понесу.

— Как бы не так!..

— Андро, вставай!

И я вдруг чувствую неожиданный прилив сил. Их мне придают пожатие его руки, его голос, озабоченное выражение его лица. Где-то в глубине души я радуюсь: «Посмотри каков он!..»

— Подожди, так мне удобней! — Я обнимаю его за талию, а он сгибается и подхватывает меня под мышки, стараясь поставить на ноги.

Как только начало смеркаться, тетя Пана кладет еду в наши рюкзаки, а бай Иван проверяет, нет ли кого поблизости. И мы отправляемся в путь.

Все наши пути ведут к людям. Чтобы рассказать им правду. Чтобы принести им надежду. Чтобы они выплакали нам свои страдания. Чтобы взять с собой в отряд тех, кому грозит арест...

Поэтому нас называли апостолами.

Нам казалось, что мы, как самих себя, познали Левского. Мы знали, что он был Апостолом. Настоящим. И мы стеснялись, когда нам присваивали это высокое звание.

Я много думал об этом. Ведь человек всегда стремится осмыслить свои дела, узнать, чего он стоит. И я говорил себе: вот в Ботевградском крае — Васо, секретарь Чавдарского партийного комитета; в Новосельском — Владо; в Локорском — Захарий. С ними идут молодежные апостолы Стоянчо, Начо, Делчо. И каждый партизан, отправляющийся на явку, — это апостол нашей правды. Может, все, вместе взятые, мы становимся тем, чем был сам Апостол?

И тогда о каждом человеке судили по его делам. Мы были разные, но тогда еще нам предстояло пройти проверку временем. Теперь я вижу, что было достаточно только одного Захария или только одного Владо, чтобы дать моральное право на это имя тем, кто его носил. Это и в самом деле были апостолы.

ВЛАСТЕЛИНЫ ГОР

К нам пришли Лазар, Велко, Васко, Пенко.

Мы всегда радовались тем, кто возвращался живым и здоровым. Этим же обрадовались особенно: ведь они пришли из другой четы. Мы хотели узнать об их успехах. Ведь если они превзошли нас, — значит, отряд становится все сильнее! Правда, втайне мы надеялись, что наша чета все же самая лучшая. В слове «бачокировец» было заключено для нас не только название четы, но и что-то вызывавшее необыкновенное чувство гордости.

Может быть, это нехорошо? Впрочем, почему же нехорошо? Человек начинается с уважения к себе, а от безликости гибнет. Это справедливо не только по отношению к отдельному бойцу, но и к партизанской чете в целом.

Конечно, и бойчоогняновцы были патриотами своей четы, и Васко, сама непосредственность, сразу же принялся подшучивать: «Ого, какие вы физиономии отъели! А что-то не слышно, чтоб вы со всеми гадами разделались!»

К нам пришел командир отряда, и мы сразу почувствовали себя увереннее. Большинство бойцов встречались с ним еще в бытность его заместителем политкомиссара, и теперь их интересовало, не зазнался ли он, став «главным командиром». Выяснилось, что нет. Его очень любили. Особенно за то, что он презирал показную удаль. Это наши ребята тонко чувствовали и безжалостно расправлялись со всякими проявлениями фанаберии.

Лазар был разговорчив и непосредствен. Он понимал шутки и сам любил пошутить. Не как командир, а скорее, как человек он был строгим, но строгость эта не угнетала. Своим здоровьем, выносливостью, ловкостью он импонировал бойцам. Его на зависть тонкое чутье гор делало его «королем ориентирования». Но он хорошо ориентировался и в нашей жизни: если поговоришь с ним и он скажет «ясно», значит, ему и в самом деле ясно. Его уверенность передавалась бойцам и удесятеряла их силы. Когда же в его словах улавливалась самоуверенность, люди напрямик говорили ему об этом, и Лазар прислушивался к их мнению.

Доклад Стефчо был краток и сдержан: вот, мол, что мы сделали. Мне хотелось обрисовать все более внушительно, но в то же время такой тон мне понравился. А в письменном докладе, который мы представили тогда областному комитету и штабу зоны, тон был другим. После сжатого рапорта об основных операциях следовал вывод:

«Смеем вас заверить, что в результате этой оживленной и плодотворной деятельности чета имени Бачо Киро пользуется огромным влиянием в районе своих действий. Партизанское движение становится популярным и близким народу. Нам удалось:

1. Подорвать престиж властей, которые теперь крестьяне считают бессильными.

2. Побудить и