Шпион в Юрском периоде - Геннадий Прашкевич

“Пошли вместе. Ведь этого мира не видел еще ни один человек”.

“Видели, — засмеялся напарник Лесли. — Двое”.

Они засмеялись.

Что ж, решил я. Охота началась.

Мерзкая тварь, похожая на голого страуса, вновь выглянула из‑за куста.

Она наблюдала за мной, бессмысленно тараща прикрытые мутными пленками глаза. Я не стал ссориться с тварью, просто обошел ее. На самой опушке я залег, потому что увидел номерную машину. “Зеро” все еще валялась в овраге. Если я ее угоню, решил я, не исключен вариант торговли с фирмой “Трэвел”.

Услышав выстрелы на берегу лагуны, я вновь, как вчера в баре, почувствовал на языке кислый привкус металла.

Выругавшись, набросился на большую машину.

Рвал провода. Рукоятью “магнума” дробил детали, крошил стекло.

Конструируйте! Изобретайте! Времени у вас теперь много — миллионы лет до появления человека. Жгите костры, выплавляйте медь, ставьте изоляцию из брони динозавров!

Только когда меня здорово долбануло током, я остановился.

Большая машина больше ни на что не годилась.

Убедившись в этом, я спустился к “зеро” и захлопнул за собой люк.

Рычаг легко пошел на меня.

И сразу пришла боль.

7

Реакция — вот что меня не раз выручало.

Когда машина Парка со страшным хлюпающим звуком вынырнула из времени, я выбросился наружу. К моему изумлению, это случилось вовсе не в сейфе, а почти посредине широкого, обходящего высокие кирпичные стены фирмы “Трэвел” шоссе. “Ну да, — мгновенно дошло до меня. — Это как раз то расстояние, на которое откатило машину ливнем”.

Из‑за поворота с ревом вылетел бензовоз.

Скорость он набрал порядочную, и поняв, что сейчас произойдет, я, не раздумывая, прыгнул через обочину. Взрывная волна, догнав, жестко толкнула меня в спину и опалила неимоверным жаром. За спиной, над шоссе, сразу встал черный, пронизанный белыми молниями столб. Резво захлопотало, треща, всепожирающее пламя, и в этот костер одна за другой влетели еще три грузовые машины.

Поднявшись с обочины, ободранный, закопченный, я, прихрамывая, побрел вдоль мгновенно возникшей пробки. Никто на меня не смотрел. Все смотрели на огонь — одни со страхом и тревогой, другие с жадным, болезненным любопытством. Проскользнув к оставленному водителем “кадиллаку”, я сел за руль и выжал акселератор. Кто‑то изумленно уставился на меня из‑за стекла соседней “дакоты”.

Я замер. Это был я!

Ну да, это так. Я вернулся из прошлого прямо в то утро, когда акция против фирмы “Трэвел” только замышлялась. Я отчетливо вспомнил пробку, забившую шоссе, дымящий, как вулкан, бензовоз. Я это уже видел! В ревущем огне погибла “зеро”, но мне повезло, я выскочил из машины. “Кретин! — хотел я крикнуть своему двойнику. — Зачем тебе связываться с фирмой “Трэвел”? Ничего, кроме трупов…”

Но я не крикнул.

Просто перестал спешить.

Если это впрямь то самое утро, значит, тот Миллер еще ничего не знает, и я ничем не могу ему помочь. Он заберет документы у шефа, он даст обещание людям Фила Номмена, попадет в кабинет инженера Формена, угонит машину Парка.

Нет, я не хотел вступать в контакт с самим собою — с тем, каким я был вчера утром. Но, остановившись у ближайшего автомата, позвонил.

— У Хэссопа.

Я произнес только два слова.

И опять до меня дошло: это тоже было.

Наверное, на этот звонок так странно отреагировала вчера Гелена. Наверное, вот этот самый звонок вдохновил шефа. Я жал на газ, встречные водители на мгновение цепенели. Их пугало мое лицо — исцарапанное, закопченное. Они пугались бы еще сильнее, знай, откуда я сумел убежать.

8

— Ах, Эл, грешен и я. Меня никогда не отпускало подспудное чувство, что наша профессия, как бы это сказать, не совсем настоящая. — Доктор Хэссоп, тощий, как мумия, помог мне содрать прилипшие к коже грязные лохмотья рубахи. — Хотя упорядочивать информацию все равно кому‑то нужно.

Он поднял глаза на украшающую кабинет гравюру.

Король в мантии, с жезлом в руке… Высокая королева с цветком… Рыжая лисица, прыгающая через огонь… Старик, раздувающий пламя… Вдали замок с каменными башнями…

Вздохнув, он включил приемник.

Хриплый бас Гарри Шледера ударил по ушам. Гарри Шледер выл, вопил, хрипел, вымаливал прощение. “Мое имя смрадно более, чем птичий помет днем, когда знойно небо, — выл он. — Мое имя смрадно более, чем рыбная корзина днем, когда солнце палит во всю силу. Мое имя смрадно более, чем имя жены, сказавшей неправду мужу. О–о-о! — вопил Гарри Шледер. — Почему мое имя так смрадно? Разве я творил неправду? Разве отнимал молоко у грудных детей? Убивал птиц Бога? Я чист, чист, чист! — вопил Гарри Шледер. — Я чист чистотой феникса!”

— Тебе не мешает?

Я махнул рукой и побрел в ванную.

Доктор Хэссоп тоже притащился туда и пристроился на краю ванны.

— Эл, ты никогда не задумывался над тем, почему человек мыслящий так резко разделен на нашей планете на несколько весьма отличных друг от друга видов?

— С точки зрения кролика или тигра, — злобно возразил я, намыливаясь, — это, наверное, не совсем так.

Доктор Хэссоп фыркнул:

— Даже в этой ванной сейчас находится два разных вида людей. Я представляю более древний, почти вымерший, а ты — новый, который, подозреваю, скоро окончательно завоюет планету. Мы ведь действительно разные люди, Эл. Мы не можем не быть разными. Такие, как я, годами валялись в сырых окопах, жили нелепой надеждой возвращения в чистый мир. Это не могло не изменить нас. И изменения коснулись как раз того странного и загадочного, что передается от одного человека к другому вместе с его кровью и плотью, но никогда при этом не является ни тем, ни другим. Понимаешь? Как электричество. Все ведь знают, что оно зажигает лампу, вертит колеса поездов и турбины, но никто не может сказать, как оно выглядит. Разрушенные дома, Эл, можно восстановить, вместо потопленных кораблей построить новые, вот только человека нельзя ни вернуть, ни восстановить…

Доктор Хэссоп усмехнулся:

— Соорудить человека, в общем, проще простого, и уж, конечно, проще, чем, скажем, срубить дом или вырезать деревянную табакерку, но некоторые вещи, делающие человека человеком, никак соорудить нельзя. Те, кто, как я, пережил Первую мировую войну, эпидемию испанки, великий кризис и большой бум, кто, как я, видел результаты Второй мировой и остался все‑таки жив, все мы сейчас — ископаемые, нечто вроде шумерских городов или римского Колизея. Понимаешь? Я говорю это потому, что, гуляя по улицам, обращаю внимание не только на рекламу. Я обращаю внимание на людей. Вот мне и кажется, что они сейчас — другие.