Андрей Кожухов - Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский

до последней минуты и к каким уловкам прибегнет, чтобы его не арестовали раньше появления царя.

Таня отодвинулась немного и смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она не слушала его, она только наблюдала за ним с удивлением. Чем дальше Андрей распространялся, тем сильнее росло ее изумление. Зачем он рассказывает ей все это? Казалось, и ему самому это неинтересно, потому что говорил он сухо и монотонно. Лицо его хранило то же каменное выражение, которым она так была поражена, когда он вошёл, только оно еще резче обозначилось. Она не узнавала своего Андрея. Этот человек был чужим для нее.

«Они его там подменили!» – мысленно говорила она себе, между тем как его рассказ неприятно резал ее слух. Ни слова любви, симпатии, ни ласкового взгляда! И это – в их последнее свидание, перед тем, как расстаться навсегда, после той любви, какою они жили!.. «Да-да, они его подменили! Это не мой Андрей… Мой был другим человеком…» – повторяла она, кусая засохшие губы и глотая слезы, чтобы окончательно не потерять самообладания. Его рассказ и объяснения раздражали ее. Наконец она не выдержала.

– Да ну его, вашего царя, со всеми вашими хитростями и вашими часовыми! – воскликнула она в негодовании.

– Таня! – произнёс он с огорчением.

В своём отчаянии она схватилась за голову. Ужасно было так обращаться с ним в такую минуту.

– Прости меня! – промолвила она и, схватив его руку, припала к ней головой. – Я сама не знаю, что говорю.

Она оставалась всё в том же положении, склонясь над его стулом. Волосы упали ей на лицо, ее губы были раскрыты, она тяжело дышала.

Андрей думал, что она плачет, и сердце его разрывалось на части. Но как мог он ее утешить? Что мог он ей сказать, что не было бы бледно и мелко, что не вышло бы профанацией ее великого горя? Он с нежностью гладил ее по голове и старался привести в порядок ее волосы.

Когда она подняла голову, он увидел, что она не плакала. Глаза ее были сухи и горели лихорадочным огнём. Она пристально посмотрела на него и отвернула голову, ломая руки.

Она знала, что он сейчас уйдёт и что, умри она тут же, на месте, от разрыва сердца или разбей себе голову об стену, все равно ничем его не удержишь; не удержишь его даже на оставшиеся три дня, которые он мог бы ей подарить! В камне оказалось бы больше сострадания, чем в нем. Он только почувствовал бы к ней презрение за ее слабость, если б она обмолвилась хоть одним словом об этом! Зачем же он и вовсе пришёл?

Андрей встал.

– Прощай, моя дорогая! – прошептал он, протягивая к ней руки.

Она вздрогнула, как будто услышала нечто совершенно неожиданное.

– Нет, нет, погоди! – воскликнула она с испугом. – Погоди! – повторила она громче, умоляющим голосом.

Он притянул ее к себе и сжал ее в своих объятиях.

– Прощай! – повторил он. – Пора… Таня, моя голубка, моя родная, – вырвалось из самых недр его души. – Как бы мы могли быть счастливы с тобою!

Она посмотрела ему в глаза и узнала наконец своего Андрея, любимого, которого она так обидела в своих мыслях! Она вернула его себе, чтобы еще мучительнее почувствовать, что сейчас же и бесповоротно его потеряет.

Она почти лишилась сознания от боли. Неужели это правда?.. Это невозможно… Любить, как они любили друг друга, и вдруг отпустить его прямо на смерть… Но жить без него она не может. Он – ее жизнь, он – свет ее души. Не ее вина, что он стал для нее всем на свете…

– Послушай, Андрей! – вскричала она. – Ты мой! Ты сам мне это говорил, и я не пущу тебя. Не пущу! Слышишь?

Слова ее представлялись ее расстроенному уму вполне логичными, неопровержимыми.

Но тотчас вслед за тем пальцы, вцепившиеся в его руку, разжались. Она наклонила голову и опустилась в кресло, бледная, истомлённая, с закрытыми глазами, и махнула ему рукой, чтоб он уходил.

Было на свете нечто более великое, для которого они дали обет пожертвовать всем: жизнью, сердцем, помыслами, счастьем.

Она отдавала его и только просила, чтобы он ушёл поскорее и чтобы она не видела, как он выйдет.

Но теперь ему было труднее расстаться с нею, чем если бы она ухватилась за него руками. Он упал к ее ногам, целовал ей руки, лицо, глаза в припадке дикого, страстного порыва.

– Уходи! Не могу выносить долее… Мне лучше теперь. Уходи скорее!

Он через силу оторвался от нее и побежал, точно все фурии гнались за ним вслед. Глаза его затуманились, и он с трудом видел перед собою; голова его шла кругом, улица кружилась перед ним.

Таня не слыхала, как он вышел. Но звук хлопнувшей входной двери долетел до нее. Как человек, оглушённый ударом в голову, приходит в себя от прикосновения раскалённого железа, так Таня встрепенулась при этом звуке и рванулась к окну в надежде еще раз увидеть Андрея.

Но он уже скрылся за воротами. Ушёл, ушёл навсегда! Он был жив еще, но для нее он погиб, и все, казалось, рухнуло для нее в этой страшной, неестественной, непостижимой потере. Она не могла долее бороться со своим горем. Побеждённая, она закрыла лицо руками, упала на кушетку и залилась горячими неудержимыми слезами. Ей казалось, что она жизнь свою выплачет слезами. Она бы не поверила, что у нее такой запас слез. Они лились между пальцами, обливая ей руки, покрывая мокрыми пятнами подушку, между тем как все ее тело дрожало и грудь разрывалась от конвульсивных, безумных рыданий. Ее любовь, ее молодость, ее жизнь – все было разбито и погружено в черную пустоту, обрушившуюся на нее.

Дело! Россия! Они не существовали для нее в эту минуту. Она думала только о себе, о своём несчастии – бесконечном, безмерном, которое будет длиться до последнего ее издыхания…

Оставим ее с ее горем. Ее припадок отчаяния пройдёт – не сегодня и не завтра, но со временем – и сделает из нее другую женщину. Она не была бы так подавлена, если б ей пришлось пройти через это испытание несколькими годами позже.

Но ей выпало на долю начать с самого тяжёлого.

Глава XI

Последняя прогулка по городу

Великий день настал. С самого рассвета Андрей уже не спал, а только дремал, просыпаясь каждые четверть часа из боязни опоздать.

Полоса яркого света, врывавшаяся в прореху шторы, играла на стене против