Там, где престол сатаны. Том 1 - Александр Нежный

«Наизусть шпарит», – с недобрым восхищением подумал Сергей Павлович.

– Измена была! Ты понял?! Они – евреи то есть – стали служить другим богам, а мы, советские люди, изменили идее, ради которой… – Николай Иванович поднял рюмку и, повертев в пальцах и понюхав, твердо поставил на стол. – Ты даже представить не можешь, какие люди… Какие люди! – повторил он, качая головой. – А теперь, – задумчиво молвил Николай Иванович, – ни сказок про нас не расскажут, ни песен про нас не споют… Однако разве слава была нам нужна? Почести? Деньги? Награды? О, нет, друг мой! – с пафосом, несколько, правда, излишним воскликнул дядя, и Сергея Павловича в который раз охватило неприятное ощущение, что с ним играют, забавляются, прощупывают и, как перед рентгеновским аппаратом, заставляют вертеться во все стороны и по команде то дышать полной грудью, то, напротив, задерживать дыхание. – Всего-то нам было нужно, чтобы последний какой-нибудь слесаришка со своей некрасивой женой и плюгавенькими детками сполна получил свое скромное счастье.

Сергей Павлович силился вспомнить где – и совсем недавно – во сне или наяву он слышал подобные слова, однако дядя Коля, выказав незаурядную проницательность, заметил, что его новообретенный родственник хотел бы, наверное, знать, куда подевались остальные Ямщиковы и почему в этой немаленькой квартире ныне обитают всего два человека, не только представляющие совершенно разные поколения, но далекие, чуждые и даже враждебные друг другу своим мировоззрением. Эту Катьку, хотя она ему и приходится родной правнучкой, Николай Иванович в иные времена не задумываясь приговорил бы к высшей мере социальной защиты.

– За что?! – вырвалось у Сергея Павловича.

– Вот-вот, – добродушно усмехнулся дядя Коля. – Я так и знал, мой милый, что у тебя может возникнуть этот наивный вопрос. Отвечу тебе мудрой русской пословицей… Кстати, ты не помнишь, кто это заметил: у англичан хороши чемоданы, а у русских пословицы? Не помнишь? Жаль. Хорошо сказано. А пословица такая: сорную траву из поля вон. Ее полоть надо, не покладая рук.

Но она сама собирается пустить корни в чужой почве и всю дальнейшую жизнь возрастать под чужими небесами.

На древе Ямщиковых, таким образом, осталась всего одна ветка – обреченная скорому небытию, падению на землю, гниению и неслышному возвращению в лоно праматери-материи. Да будет так! Жестом стоика Николай Иванович указал на себя. Мертвый сухостой. А древу не цвести и не шуметь листвой. Ибо отец курящей девицы лет семь или восемь назад («Позвольте… Семь или восемь? – задумчиво обратился к потолку дядя Коля и, не получив ответа, пожал плечами. – Забыл. Но в конце концов не имеет значения») прибыл в Москву из Кабула грузом-200. Имеется, надо сказать, обстоятельство, препятствующее расхожей, но в данном случае вполне уместной и отчасти даже помогающей преодолеть тяжесть утраты формуле: сложил голову, выполняя интернациональный долг. Ибо внук Николая Ивановича, а вернее, его бездыханное тело вернулось на Родину без головы, отсеченной ножом полудикого пуштуна. Жив ли еще был внук дяди Коли в миг, когда торжествующий враг, как барану, сноровисто перерезал ему горло, или был уже мертв, и победитель желал заполучить трофей, дабы затем за пять долларов продать его на джелалабадском базаре господину из Лос-Анжелеса, неутомимому коллекционеру военных сувениров и любителю острых ощущений, – Николай Иванович эту тему обошел молчанием.

– Помянем… помянем Коленьку, – поднял он рюмку, и Сергей Павлович выпил до дна, жалея братца и в то же самое время ловя себя на мысли о его ужасной смерти как воздаянии за отречение его деда, Николая Ивановича Ямщикова.

Он пытался избавиться от этой мысли, находя ее, во-первых, мстительной, а во-вторых, слишком упрощенной для понимания замысла Бога о человеке (в том, разумеется, случае, если Бог есть и если Он, отвлекшись от забот мироздания, иногда обращает свое внимание на муравейник, каким, вероятно, предстает Его взору наша Земля). Предположим, Он обиделся и даже рассердился на Николая Ивановича, переметнувшегося в стан Его врагов. Почему тогда Он не покарал самого отступника, а, напротив, одарил его почти мафусаиловым веком, мощной сердечной мышцей, младенчески-чистыми артериями и пастью волка, не привыкшего упускать добычу? Или казнь Его чем медленней, тем страшней? Ибо не исключено, что лишь по особенному нерасположению Бога вокруг дяди Коли на склоне его лет образовалась пустота, грозящая стать особенно удручающей после отъезда правнучки Кати в другую страну. По кратким обмолвкам Николая Ивановича можно было понять, что жена внука, а Катина, стало быть, родная мать, скончалась в психиатрической больнице; Ямщиков-сын, доктор наук, профессор и лауреат, был сбит на тротуаре улицы Горького, возле ресторана «Якорь», грузовиком, поворачивавшим с Большой Грузинской, и два дня спустя умер в институте Склифосовского; его супруга, овдовев, вскоре вышла за начальника главка Минсредмаша, с которым у нее была давняя связь.

– А ваша… дядя Коля… жена?

– Сонечка-то? Пропала Сонечка, – хладнокровно и кратко ответил Николай Иванович.

Поначалу всего лишь движением бровей Сергей Павлович выразил свое изумление подобному повороту событий в супружеской жизни Ямщикова, но чуть погодя все-таки спросил:

– Как это – пропала?

Дядя Коля пригубил коньячку и тусклым взором окинул несмышленыша.

– А вот так. Взяла и пропала.

Осмелев, внучатый племянник высказал предположение, что тут, наверное, замешан некто третий, ради кого Сонечка покинула мужа и сына. Роковой треугольник. Неподвластен времени и общественно-политическим системам. Любовная лодка дала течь. Как всякий довод разума почти бесполезен в качестве утешения, но в аптечке лекаря это, пожалуй, единственное средство, которое можно рекомендовать даже в случае застарелой и ноющей при перемене погоды ране.

Дядя Коля выслушал, не перебивая, после чего, хлебнув из рюмки и причмокнув от удовольствия, подытожил:

– Редкая чушь. Третьим, ежели желаешь, в наших отношениях стало государство, которое мою Софью Лазаревну взяло в залог на десять лет и не вернуло.

– И вы… – пролепетал Сергей Павлович.

– Я, мой милый, не Дон Кихот, чтобы воевать с мельницами. Кроме того, я не собирался даже из-за жены ссориться с моей властью. Жены уходят и приходят, а власть остается. – Таким образом подбив итог своей семейной жизни и циничным силлогизмом государственного человека вызвав смятение в душе племянника, дядя вполне по-свойски ему подмигнул: – Наши жены – пушки заряжены, вот где наши жены. Слыхал?

Выпавший Ямщикову жребий побуждал Сергея Павловича снова и снова возвращаться к мысли, что равно неисповедимы как пути Господа, так и казни, которыми Он карает отступников. Вполне возможно, что на Небесах было принято решение пронзить тоской сердце старого чекиста и тем самым обратить его к покаянию. Но возможно также, что на Небесах далеко не в полной мере осознали, с каким кремнем им пришлось на сей раз столкнуться. Положим, дядя Коля готов даже был примириться с присутствием в квартире курящей правнучки – лишь бы она своим отъездом не оставляла его один на один с воспоминаниями, старостью и ожиданием конца. И Сергея Павловича он приветил, скорее всего, про запас, на всякий случай – чтобы под рукой был у него всегда человек, расположенный к сочувствию и готовый к заботам и помощи. Однако при этом он вовсе не собирался подвергать придирчивой ревизии все содеянное им за долгую жизнь и уж тем более не испытывал ни чувства вины, ни потребности в раскаянии за измену Церкви и беспощадную войну против нее. Обозревая прожитые годы, он склонен был сравнивать себя с библейским Иовом. С усмешкой прибавлял дядя Коля, что, само собой, всякое сравнение хромает, в том числе и это, но количество понесенных им невосполнимых потерь дает ему почетное право встать бок о бок с воспетым в Книге Книг невинным страдальцем. Вместе с тем имеется между ними коренное различие. Иов в конечном счете склонился перед Богом и принял как должное учиненную над ним жесточайшую расправу. Николай же Иванович прозревал в своих утратах всего лишь цепь нелепых и страшных случайностей, не имеющих лично к нему никакого отношения и, стало быть, смысла. Ни о каком коленопреклонении перед кем бы то ни было со стороны дяди Коли вообще не могло быть и речи.

– Разумеется, я страдал, – с достоинством тайного мученика произнес он, и Сергей Павлович готов был присягнуть, что тусклые глаза дяди Коли слегка увлажнились. – Но у людей моего склада и моего понимания ответственности страдания не вызывают саморазрушения.

Судя по всему, он собирался и далее рассуждать о преодолении житейских невзгод ревностным исполнением служебного долга, без тени смущения указывая при этом на самого себя, сумевшего недрогнувшей рукой отделить личное от общественного. «Вот так!» – рассекал он ладонью невидимые, но прочные нити семейных привязанностей, любовных отношений и домашних радостей, которые прочным коконом опутывают обыкновенного смертного и не дают ему возможности подняться до ледяных высот самоотверженного служения партии и государству. Тут, однако, его прервал телефон.