Быть Хокингом - Джейн Хокинг

На кафедре новейшим изобретением академиков, позволяющим снискать популярность, были симпозиумы – своеобразные растянутые во времени конференции, продолжавшиеся на протяжении всего года. Такая возможность весьма импонировала Стивену, поскольку благодаря увеличению финансирования он теперь мог приглашать в Кембридж ученых со всего мира и работать с ними на досуге над долгоиграющими проектами, такими как книги и статьи, реализуя предприятия, не вмещающиеся в традиционный пятидневный блиц-формат конференции. Хотя он все еще постоянно смещал фокус своего интереса, обращаясь то к общей теории относительности, то к квантовой механике, большинство из посетителей кафедры в начале учебного года оказались старыми знакомыми, приехавшими из Северной Америки.

С моей точки зрения, самыми проблемными из них стали скромные, дружелюбные Чандрасекары – не из-за того, что мы не сошлись характерами; дело было в том, что непосредственно перед их появлением на ужине мне сообщили, что они веганы[127]. Я полагала, что они вегетарианцы, после неловкой ситуации, когда по ошибке предложила им сэндвич с рыбой на чайном банкете, но не ожидала дальнейших осложнений.

Стивен обожал возвращаться в Оксфорд. Он держал карту города в своей голове и с оттенком гордости прокладывал мне дорогу до любого места назначения, перебирая в уме улочки и подворотни с впечатляющей легкостью.

Требовалось срочное внесение изменений в меню. Мои планы полетели в мусорную корзину: нужны были блюда без мяса, рыбы, молочных продуктов – кроме того, без клейковины и сахара. Мое испанское дежурное блюдо – гаспачо – придало оттенок изысканности трапезе, состоящей из грибов и лукового ризотто. На самом деле такие блюда приличествовали бы семейному воскресному ужину, а не банкету в честь почетных гостей.

В середине четверти кембриджский десант высадился в Оксфорде, где Деннис Шама занял должность научного сотрудника в Колледже Всех Душ. Роджер Пенроуз был назначен там же профессором математики, и они с Деннисом регулярно организовывали одно-, двухи трехдневные конференции. Пока Стивен и его коллеги проводили семинары, я воспользовалась возможностью лучше познакомиться с музеями и памятниками Оксфорда. За последние несколько лет мы порой по полгода жили в Оксфорде, даже когда дети были совсем маленькими, и я начала ценить очарование этого места, более космополитичного и оживленного, чем его собрат с болотистых земель[128]. Стивен обожал возвращаться в Оксфорд. Он держал карту города в своей голове и с оттенком гордости прокладывал мне дорогу до любого места назначения, перебирая в уме улочки и подворотни с впечатляющей легкостью. Он ностальгически вспоминал ту стену, на которую он когда-то взобрался лишь для того, чтобы упасть в руки полицейского, и мост, где он и его друзья ночью писали слоган «Запретите бомбу», а проходивший мимо полицейский патруль арестовал друзей, оставивших Стивена болтаться в подвесной клетке над рекой. У этой и подобных басен был привкус неправдоподобия, хотя многие фотографии являли следы бурной юности Стивена. Не было сомнений также в том, что он с удовольствием участвовал в «штрафной кружке» – соревновании по употреблению пива в качества штрафа за плохое поведение. Любовь Стивена к таким воспоминаниям была заразительна: они воскрешали соблазнительный образ беззаботного бунтаря, в которого я влюбилась. Конечно же, они относились к дням его гедонистической юности, до появления в его жизни диагноза «мотонейронная болезнь», что хронологически произошло уже в Кембридже.

Сопровождение Стивена на конференциях и путешествиях теперь не было проблемой: находилось много коллег и студентов, ищущих возможность проводить больше времени со знаменитым физиком. Для меня это стало огромным облегчением, так как я до сих пор боялась как самолетов, так и разлуки с детьми. Я пыталась быть для них и отцом, и матерью одновременно и не хотела, чтобы они страдали из-за инвалидности отца, хотя, разумеется, поощряла в них любовь и уважение к нему. Втайне от Стивена я поделилась своим беспокойством со школьной учительницей, тщетно надеясь оградить их от издевательств со стороны сверстников. Во время отсутствия Стивена, как это было в декабре 1976 года при его посещении предрождественской конференции в Бостоне, я могла полностью посвятить себя материнской роли: посетить евангельские инсценировки, балетные постановки, школьные рождественские богослужения и отвести детей на рождественский бал в колледже.

В это же время Алан Лапедес, оказавший нам неоценимую помощь во время кризиса, вернулся домой в Принстон. Я произвела генеральную уборку в его комнате – единственной комнате, предоставленной нам на втором этаже дома, – ожидая нового постоянного гостя, физика Дона Пейджа, с которым мы познакомились в Калифорнии в его бытность студентом Кипа Торна. Они с матерью уже приезжали в Кембридж, чтобы оценить обстановку. Их можно было понять: они хотели выяснить, подходят ли им наши условия, и, как я подозревала, оценить мою благонадежность в качестве домовладелицы. Видимо, проверку мы прошли: Дон энергично влился в нашу семью, подобно Тигре из романа А. А. Милна. Он приехал вместе со Стивеном с конференции в Бостоне 18 декабря и вовсю участвовал в наших рождественских мероприятиях.

Я достаточно долго общалась с физиками, чтобы заключить, что они, как правило, являются выходцами из немного странных семей. Семья Дона Пейджа настолько необычна, что его можно было считать исключением даже среди физиков. Рожденный в семье миссионеров-учителей, он вырос почти в полной изоляции в отдаленной части Аляски, где родители заменили ему начальную школу собственными уроками. Затем он учился в христианском колледже в Миссури, где родились его родители, и оттуда поступил в Калтех, где в качестве аспиранта присоединился к исследовательской группе Кипа. Его фундаменталистские верования настолько глубоко укоренились в нем, что очевидное несоответствие между ними и областью его исследований – гравитационной физикой и происхождением Вселенной – казалось парадоксальным людям со стороны, но ничуть не волновало его самого: в его сознании эти две области не пересекались. С одной стороны, он был ярым поборником христианства, носителем абсолютных ценностей, которые до сей поры не приходили в столкновение с реальностью и поэтому были несколько стереотипными; с другой – те самые евангелистские убеждения требовали от него неустанного рвения в научных исследованиях.

Хотя я уважала его пыл (в воскресенье он дважды посещал церковь, а на неделе ходил на собрание по изучению Библии) и чувствовала благодарность к нему за внесение религиозной нотки в нашу повседневную жизнь, я была солидарна со Стивеном в том, что не желала насильственного обращения в христианство, в особенности за завтраком. Вне сомнения, с самыми чистыми намерениями Дон лелеял надежду способствовать чудесному обращению Стивена – подобного тому, что произошло с Саулом по дороге в Дамаск, – посредством утреннего чтения Библии и молитв. Я могла с абсолютной уверенностью предсказать, что он потерпит поражение, поскольку его широкая, прекрасно освещенная автострада библейских истин была еще менее привлекательна для Стивена, чем моя собственная одинокая тропа, проложенная легкой поступью по извилистым улочкам веры в человека и его добрые дела. Стивен не желал знать ничего, кроме торжества рационализма, воплощенного в физике, и я очень сомневалась в том, что исполненное серьезности чтение и сухие проповеди в полдевятого утра, когда я возвращалась домой, отдав Люси в школу, смогут что-то изменить. В любом случае за завтраком Стивен всегда скрывался за газетой, установленной перед ним на деревянной раме за неимением автоматического переворачивателя страниц. Непреклонная газета сдавалась лишь под натиском ложки, груженной таблетками, слабительным, вареным яйцом, свиными отбивными, рисом и чаем, а все разговоры пресекала на корню.