Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опасные русские связи Виктора Гюго
На восстание в Польше откликнулся и Виктор Гюго. После государственного переворота Луи-Наполеона Бонапарта 2 декабря 1851 года Гюго отправился в изгнание на английский остров Джерси[1227]. Когда колония французских «изгнанников» была выселена английским губернатором острова, Гюго обосновался на острове Гернси. Там, остро переживая свою судьбу, он создаёт вокруг себя ореол страдальца и мученика. Чувствуя себя пророком, он был готов пророчествовать и благословлять всех, кто обращался к нему за помощью.
Когда по окончании Крымской войны до Гюго доходят «голоса из России», ставшей на путь реформ, он ищет повод выразить своё одобрение «молодой России», протянуть ей руку помощи, как он протягивал её итальянцам, испанцам, грекам. Посредником между ним и Россией становится А. И. Герцен, начало переписки с которым относится к середине 1850-х годов. Русскими знакомыми «пророка в изгнании» были эмигранты, группировавшиеся вокруг «Полярной Звезды» и «Колокола», и под их влиянием формировался взгляд Гюго на Россию. Герцен пригласил его к сотрудничеству в «Полярной Звезде» (аналогичные приглашения получили Дж. Мадзини, Л. Блан, П.-Ж. Прудон, Ж. Мишле), и писатель с живостью согласился[1228].
15 февраля 1863 года в разгар польского восстания Герцен напечатал в «Колоколе» воззвание к русскому войску с призывами прекратить братоубийственную бойню и не сражаться с поляками. Автором этого документа был Гюго. Вот его текст: «Солдаты, будьте людьми. Слава эта представляется вам теперь, воспользуйтесь ею. Если вы продолжите эту дикую войну; если вы, офицеры, имеющие благородное сердце, но подчинённые произволу, который может лишить вас звания и сослать в Сибирь; если вы, солдаты, крепостные вчера, рабы сегодня, невольно оторванные от ваших матерей, невест, семейств, вы, телесно наказываемые, дурно содержимые, осуждённые на долгие годы военной службы, которая в России хуже каторги других стран, — если вы, сами жертвы, пойдёте против жертв, если вы в тот торжественный час, когда скорбящая Польша восстаёт, когда ещё есть время выбора между Петербургом и Варшавой, между самовластием и свободой; если при этом роковом столкновении вы не исполните единого долга, лежащего на вас, долга братства, если вы пойдёте с царём против поляков, если вы станете за их и за вашего палача; если вы в вашем рабстве научились только тому, чтоб поддерживать притеснителя; если вы, имеющие оружие в руках, отдаёте его на службу чудовищному деспотизму, давящему русских так же, как поляков; если вы, вместо того чтоб обернуться против палачей, подавите числом и превосходством средств героическое народонаселение, выведенное из терпения, заявляющее своё святое право на отечество; если в XIX столетии вы зарежете Польшу, если вы сделаете это, — знайте, люди войска русского, что вы падёте ниже вооружённых ватаг Южной Америки и возбудите отвращение всего образованного мира. Преступления силы остаются преступлениями, и общественное отвращение — уголовное наказание их. Воины русские, вдохновитесь поляками, не сражайтесь с ними. Перед вами в Польше не неприятель — а пример. Готвиль-Хаус, февраля 1863. Виктор Гюго»[1229].
Перед нами устойчивый набор стереотипов о Сибири, рабстве, крепостничестве, самовластии, деспотизме. В то же время воззвание Гюго вряд ли можно отнести к образцам политической пропаганды. Оно ориентировано больше на офицерскую элиту, а не на солдат. Гюго, к этому времени восторженный поклонник Наполеона Бонапарта, опубликовавший в 1862 году «Отверженных»[1230] с главами, посвящёнными Ватерлоо, явно не дотягивает до наполеоновского пропагандистского мастерства.
Как отмечал сам писатель в письме редактору брюссельской газеты «Le Bulletin de Dimanche» Лакруа от 10 февраля 1863 года, «некто из русской армии просил меня написать воззвание по польскому вопросу. Это странно, но глубоко характеризует положение дела. Я выполнил просьбу и посылаю вам воззвание. Передайте его в указанные газеты <…> Пропагандируйте его, сколько возможно»[1231].
Одновременно с «Колоколом» воззвание появилось во французской печати, в частности в газете «La Presse». Относительно «некто из русской армии» существует версия, что это был сам Герцен.
Виктор Гюго и в последующие годы поддерживал связи с русскими революционерами и всячески им содействовал. Например, к началу 1880-х годов относятся несколько его выступлений в защиту русских революционеров, одно из которых было связано с делом Льва Гартмана. 19 ноября 1879 года была совершена попытка покушения на императора Александра II: террористы заминировали железнодорожное полотно, однако вместо поезда, в котором из Крыма возвращалась царская семья, был взорван состав, в котором ехала свита. Гартману, одному из организаторов теракта, удалось сбежать в Париж, один из центров русской политической эмиграции. Когда об этом стало известно в российском посольстве, князь Н. А. Орлов потребовал ареста террориста и его выдачи российским властям. Гартман был арестован, однако против его экстрадиции в Россию русские эмигранты развернули активную кампанию. К ней подключился и Виктор Гюго. В радикальных изданиях было опубликовано его обращение «К французскому правительству», датированное 27 февраля 1880 года и тут же перепечатанное во многих газетах Европы и Америки. В нём говорилось: «Вы — правительство лояльное. Вы не можете выдать этого человека, между вами и им — закон, а над законом существует право. Деспотизм и нигилизм — это два чудовищных вида одного и того же действия, действия политического. Законы о выдаче останавливаются перед политическими деяниями. Всеми народами закон этот блюдётся. И Франция его соблюдёт. Вы не выдадите этого человека. Виктор Гюго»[1232].
Действительно, под давлением общественного мнения французское правительство приняло решение в пользу Гартмана. Он был освобождён 7 марта и тотчас же отправлен властями Франции в Дьепп, откуда уехал в Лондон. Вскоре в радикальных парижских органах появилось открытое письмо русских эмигрантов-революционеров под заголовком «Врагам выдачи», посвящённое всем французам, поддержавшим и защищавшим Гартмана, в том числе и Гюго. Последний опубликовал в газетах письмо к президенту Французской Республики Жюлю Греви с поздравлениями по поводу принятого французским правительством решения[1233].
Спустя год русские эмигранты обратились к Гюго за содействием в деле Геси Гельфман, арестованной через два дня после смертельного покушения на императора Александра II 1 марта 1881 года. Она была приговорена к смертной казни через повешение, однако исполнение приговора замедлилось по причине её беременности. Неизвестно, дошла ли просьба до Гюго, но сам факт обращения к нему показателен[1234].
В 1882 года Виктор Гюго возвысил свой голос в связи с «процессом двадцати». Речь шла о процессе над народовольцами, из которых десять человек были приговорены к смерти. В марте этого года Гюго напечатал в газетах открытое письмо-протест: «Происходят деяния, странные по новизне