Когда пробуждаются вулканы - Михаил Белов

— Постараюсь.

Они распрощались.

Из райцентра вылетели под вечер.

В вертолете Данила вспомнил про Варю. Неужели она любит Овчарука? От этой мысли ему стало больно.

— Совесть моя чиста, — сказал Колбин, — я высказал все, что думал. Я в Москву напишу.

— Пишите, — ответил Данила, думая о своем.

— Не люблю, когда мои подчиненные занимаются не своим делом.

— Это как раз мое дело, — вяло сказал Данила. — Мы, очевидно, по-разному понимаем такие вещи.

Колбин безнадежно махнул рукой.

— Будет вам, — примирительно сказала Марина, кутаясь в шубу.

Данила посмотрел на нее, хотел спросить о Варе, но не спросил, нахмурился и повернул голову к окошечку. О чем спрашивать? Все ясно. Ревность жгла его душу. «Жги, полосуй», — с каким-то ожесточением подумал он, припоминая вчерашнее. Как в зерцале, возникло гневное лицо Вари. «Ревность — пережиток прошлого», — пришли в голову чьи-то назидательные слова, но легче от этого не стало.

Глава девятая

ТЕТРАДЬ В КОЛЕНКОРОВОМ ПЕРЕПЛЕТЕ

За шесть месяцев до описываемых событий ранним сентябрьским утром по реке Синей плыла небольшая моторка. Стояла та особенная осенняя ясность, которая наступает в здешних местах после длительного ненастья. Равномерный стук мотора, ударяясь о каменные берега, замирал в зарослях шеломайника. Тугой воздух дрожал и дробился.

Обнаженные скалы то вплотную подходили к берегам, то вдруг разбегались, чтобы открыть взору широкую долину, расцвеченную всеми осенними красками.

На лодке плыли трое. У руля — молодой паренек с иссиня-черными волосами и упрямым скуластым лицом. Спиной к мотористу, подавшись вперед, сидел Корней Захарович Кречетов. В молодости он даже зимой ходил без головного убора, и густая шевелюра, покрываясь инеем, становилась белой, за что он и получил от охотников-камчадалов прозвище «Белая Голова». После суровых испытаний волосы у Кречетова и вовсе побелели. Жизненные невзгоды не изменили, однако, его благородного, чисто русского характера. Как и в молодости, он был добродушен, доверчив, в гневе страшен, но отходчив; глаза, не потерявшие еще блеска и живости, светились умом. Напротив Кречетова расположился Федор Потапович Малагин — председатель колхоза «Заря».

Лодка по узкому изгибу реки приближалась к подножию базальтового утеса. Вода клокотала и пенилась; тысячи прозрачных, как хрусталь, брызг рассыпались в воздухе алмазными зернами. Моторист держал лодку ближе к левому берегу, где течение было слабее. Утес угрожающе навис над рекой и, казалось, вот-вот обрушится. Он был совершенно гол, и только на самой вершине росла каменная береза. Как она там выжила, кто ее знает. Но, видать, стояла крепко, всем своим гордым обликом говоря: вот я какая красивая и нарядная. За утесом река раздалась вширь. Лодка прибавила ходу. Кречетов вскинул глаза на березу, и ему показалось, что она качнула золотистой головой. Листья, медленно кружась, падали вниз. Течение быстро подхватывало их. Скоро, скоро береза сбросит яркий наряд; будут ее обдувать холодные ветры и кусать морозы; придет время — состарится, и осенний ветер столкнет ее с утеса. Плохо жить одной.

Местами с берегов смотрелись в воду мощные лиственницы. И Кречетов, любуясь деревьями-великанами, не сразу заметил, что вода в реке начала убывать. Просто удивительно! Река таяла на глазах. Обнажились корни подмытых водой деревьев, показываясь, бугрились камни. Их изредка еще окатывали волны, но скоро река так обмелела, что лодка стала петлять от берега к берегу и наконец заскребла о камни и стала. Река исчезла. Взяла да исчезла. Нельзя же назвать рекой узкую ленту воды, в которой очумело метались рыбы. Обнаженное дно быстро обсыхало. По камням деловито прыгали трясогузки, важно разгуливали вороны. На прибрежном кусте рябины звонко трещали две сороки. Было тихо. Кречетов перекинул ноги в высоких болотных сапогах за борт лодки.

— Вылезайте, — коротко бросил он. — Не иначе, как вулкан где-то кашлянул.

— Не Сестрица ли проснулась? — с тревогой спросил Малагин.

Лодку вытащили на берег и, затолкав под куст ивы, опрокинули. Перекусив, Кречетов набил трубку и протянул кисет Малагину. Тот машинально взял, но тут же вернул и достал измятую пачку «Беломорканала».

— Покойный Андрей Николаевич Лебедянский, царство ему небесное, понимал огнедышащие горы, — нарушил молчание Кречетов. — Большой души был человек. Он-то уж нашел бы место, где строить село… Да-а! Будем надеяться, Федор Потапович, что все будет хорошо.

— Хочется надеяться, — глухо сказал Малагин.

— Примерно лет сорок назад, — продолжал Кречетов, — так же вот вулкан запрудил реку Куранах. Беда, что было. Два стойбища затопило. С тех времен коряки остерегаются строиться вблизи огненных гор.

Под вечер они подошли к подножию Синего вулкана. Веяло прохладой. Пестрая, как бы сшитая из цветных лоскутов сопка лежала в тени, только с одной стороны, на склоне, косые лучи солнца еще багрянили листву. В долине, на небольшом возвышении, белели дома нового колхозного села. Малагин, увидев их, глубоко вздохнул. Миновало. Лава перекрыла реку где-то выше села. Путники с повеселевшими лицами спустились в село. Оно пустовало. На каждом шагу были видны следы поспешного бегства: брошенные инструменты — пилы, топоры, рубанки; трактор с возом бревен на пригорке…

Лишь возле сельмага они увидели человека, копавшего канаву. Судя по ее длине и количеству выброшенной на бровку земли, можно было догадаться, что он работает давно. Услыхав голоса, человек выпрямился и рукой смахнул со лба капли пота. Это был сторож магазина, низкорослый, с жиденькой седой бородкой коряк.

— Вы что делаете? — спросил Малагин.

— Магазин спасаю, — невозмутимо ответил старик. — Товар много. Мой охраняй товар. Огонь по канаве пускай ходит, стороной…

Малагин не высказал ни малейшего удивления и не улыбнулся наивному поступку старика. Ложкой не вычерпаешь моря, а канавой не спасешься от огненного потока. За три года он достаточно изучил сторожа, которому нравилось все необычайное. В старом селе он на свой страх и риск высеивал овес на островках среди тундровых болот, приучал оленей есть хлеб, поднимался на вулкан, выдергивал односельчанам больные зубы простыми клещами. Рытье канавы было бесполезным занятием, но сам поступок — благороден.

— Куда же народ подался? — спросил Малагин.

Сторож махнул рукой в сторону леса.

Не заходя домой, Кречетов и Малагин по обнаженному дну реки поднялись вверх километра на три и увидели плотину, воздвигнутую потоком лавы.