Голод - Лина Нурдквист

меня к телеге. Я слышала, как люди шептались, пока я забиралась в клетку. Крестьянин похлопал лошадь по спине, и мы тронулись в путь. Когда он стал подгонять лошадь, и телега покатилась, дверца клетки стала хлопать. Лошадь разогналась, железные скобы хлопали по дереву – так я догадалась, что крестьянин забыл запереть клетку. Дождавшись, когда мы окажемся на повороте, я кинулась наружу. Правая нога ударилась об землю среди дорожной пыли, я почувствовала, как боль пронизала ногу, когда я упала на спину, но мне удалось снова подняться и удержать в руках шкатулку. Каждый следющий шаг отдавался еще большей болью, но я продолжала бежать. Еще шаг, и еще, и еще. Зайти домой, чтобы что-то взять, я не решилась – побежала прямо в порт, где Армуд смолил лодку, а ты сидел на корме.

– Армуд!

Ты обернулся.

– Мы спешим, Унни?

Он наклонился, чтобы поднять тебя, Руар, приложил палец к моим губам, когда я принялась объяснять, и тут же возразил:

– Куда ты, туда и я.

Всего несколько минут спустя мы покинули город с Руаром на руках и узелками – бегом по бревнам и брусчатке к чему-то новому.

– Ты забрала пасторского сына?

– Да.

А что мне еще оставалось? Мы с тобой бежали по паутине тропинок в другую страну – в такое место, где никто нас не знает. На этом пути ты стал сыном Армуда, а я – его женой. Возврат назад стал невозможен. Оставалось лишь одно – идти вперед.

Руар, мой Руар. Не так уж и плохо, что Ирма ушла от тебя, такое случается со всеми людьми. Однако я бесцельно бродила между стулом и окном в тот год, когда ты совершал свое странствие, потому что такова была моя задача в жизни и мое самое главное желание. Поэтому я не могла выпустить воздух, который набрала в легкие, пока не увидела, как ты распрямился, когда снег в тебе растаял.

Однажды ночью я увидела звездопад и прошептала два желания – для каждого из нас.

Лишь бы ты нашел себе новую Ирму, и я снова увидела, как сияют твои глаза. Какой бы она ни была, я готова ее полюбить.

Если бы только ко мне вернулась моя малышка.

Только бы это – на все остальное я готова закрыть глаза. Пообещала небу в целом дать нашим судьбам течь свободно.

Я побещала. Пообещала от души. Пообещала бы, даже если бы знала.

Кора

Как ни поверни стрелки

– Еще?

Я киваю.

– Через несколько минут, – отвечает Бриккен, и я слышу ее тяжелое дыхание, когда она идет, чтобы включить плитку под кофейником. Доска в полу скрипит, только что звонила ее сестра, как и моя, и выразила соболезнования. Грета живет в нескольких часах езды к северу, она спросила, не хочет ли Бриккен, чтобы она приехала – но Бриккен покачала головой, взглянув на меня. Ответила, что прекрасно справится, что у нее есть я. Ком в горле, который никогда не рассасывается. День за днем мы сидим за кухонным столом, пьем кофе и храним память о Руаре. Каждый вечер я ухожу к себе, а она засыпает в его кресле – она, а не я.

– Скоро поговорим, но сперва кофе, – говорит она.

Она движется неестественно, словно ступая босиком по битому стеклу. Неприятное чувство давило изнутри еще раньше, особенно когда глаза Дага начали задавать вопросы. Помню, как мне хотелось вырваться на свободу, чтобы этот взгляд поселился где-то в другом месте. Не в том смысле, как я желала и не желала, чтобы Бу уехал куда-нибудь подальше, когда закончит школу – нет, тут я хотела, чтобы он исчез, испарился. Мне хотелось, чтобы все закончилось, осталось позади – все эти поиски истины. Так что я решила рассказать. По крайней мере, она должна знать. В тот раз Руар покачал головой – думаю, все это правда: то, как я это помню.

– Даг не узнает, а Бриккен рассказывать не надо, – сказал он. – Возразить ей нечего, но она не хочет слышать, не хочет говорить об этом. Понимаешь ли, есть другое, что необходимо скрывать.

Я все же хотела довести дело до конца. Набралась духу, старалась, чтобы голос звучал твердо – и мне это почти удалось.

– Но если ей все равно нечего возразить – почему мы не можем просто положить все карты на стол? Размазать по клеенке, да так и оставить?

Он снова покачал головой, на этот раз более решительно.

– Мы с тобой скрываемся не ради нее, а ради Бу и Дага. Пусть у них останешься ты.

Черт. Бу. Я понимала, что он прав – все, что он сказал, верно. Бу лучше не знать больше того, о чем он и так догадывается. Ему вполне хватило меня. Если бы Даг добавил к своим подозрениям еще хотя бы травиночку, он наверняка позвонил бы Бу тогда, позапрошлой весной. Однажды, когда я возвращалась домой, он заметил, как я перелезала через забор с хвойными иглами в волосах – по его глазам я увидела, что он все понял. Внутри у меня все сжалось. В тот вечер его глаза спросили меня напрямую. Я все отрицала. Когда он пошел вниз к Бриккен, я перелистывала свои рецепты и фантазировала о том, чтобы сделать ему жаркое из грибов с чулком, увидеть, как он жадно накладывает его себе на бутерброд.

На следующее утро на дороге лежали мокрые листья, и мотоцикл Дага занесло. Мы были в саду и не слышали телефона, но родственник старой Ады из Рэвбакки прибежал к нам, размахивая руками, и рассказал, что они услышали грохот с дороги и нашли Дага в канаве. Мотоцикл лежал на нем. Бриккен замерла, услышав это.

– Вы с ним говорили?

– Да-да, – подтвердил родственник.

– Он стонал и ругался. Сказал, что только что накачал камеры, черт их подери.

Половина обитателей Рэвбакки совместными усилиями достала Дага из-под мотоцикла и перенесла на заднее сидение машины, чтобы везти в Сёдерхамн. Даг был в сознании и очень сердился, кричал что-то про покрышку и страховку и о том, как ему хочется выпить и как он зол, пока не захлопнули дверцу машины и не увезли его прочь.

Солнце стекало по полу больничного коридора, как теплая лава, когда я вместе с Руаром и Бриккен приехала в больницу. Где-то за стеной оперировали Дага. Обширные внутренние кровоизлияния и разрыв селезенки, они провозились с ним несколько часов, а я сидела на шатком стуле