Голод - Лина Нурдквист

слухи. Ты прислушивался, выполняя поденные работы, чтобы заработать на то, что мы не могли выращивать сами, слышал каждое слово, шепотом произнесенное за твоей спиной, когда ходил по делам в деревню, но никто не упоминал меня и землевладельца вместе. Говорили только о его вдове, о том, как она теперь справится без своего мужика. Дома ты помогал мне выкапывать из земли картошку и морковь, вместе мы собирали коричнево-желтые букеты грибов в наших тайных местах в лесу и сушили их на зиму. Никто даже не заходил к нам и не спрашивал, не видели ли мы его. Когда ты, Руар, ходил в лавку через неделю после того, как это случилось, ты слышал, как они обсуждали – то ли он в очередной раз напился, то ли споткнулся о какой-то предательский корень в темноте. Народ поговорил, а потом забыли.

Но вот однажды вечером мы пришли из леса с ягодами – в самом конце лета, когда вечера уже стали темными. На крыльце лежала бумага, разорванная посредине. «Сёрвретен, план оплаты». Контракт. К нему был прикреплен документ о передаче прав собственности, подписанный госпожой Адой Нильссон из Рэвбакки. И ничего больше – ни письма, ни записки. Только тут до меня дошло, что брюки и ремень землевладельца навсегда лишились работы – его сапоги больше ни к кому не приближались, в том числе и в Рэвбакке.

Сидя на крыльце, я разрыдалась. Все невыплаканные слезы – по Малышке, по Туне Амалии, по тебе и мне самой просочились из моих воспоминаний и потоком хлынули наружу. На следующее утро я одна прошла путь по лесу, чтобы поблагоарить госпожу Нильссон, и она замерла в полушаге посреди двора, увидев меня. Все то, что мы не сказали друг другу, она и я. Все это висело в воздухе вокруг нас, как пух одуванчика, пока она искала слова, проводя рукой по своему переднику. Она предложила свою помощь в любой момент, когда она нам понадобится, и работу за плату – но только если мы того хотим.

Руар. Ты сохранил свое место на земле, и вернул мне мое.

А между стволами деревьев незримо стояли те, кого уже нет рядом с нами.

Как тебе удалось исцелить самого себя? Этого мне не понять, все равно что пытаться понять намерения перелетных птиц или гонять тени вокруг костра. Ты ел свои бутерброды, не прислушиваясь к каждому звуку. Когда лес сковал мороз, и стужа пришла в наш дом, мне больше не надо было волноваться, что ты мерзнешь где-то там, снаружи.

Ступка стояла между нами на столе.

– Благодаря ей мы живы, – говорил ты и гладил пальцем мрамор.

Голос у тебя тоже изменился. Хрипловатый, но уверенный, ни капельки былых сомнений.

– Благодаря ей, – повторил ты.

– Благодаря тебе, Руар, – сказала я.

Ты рассмеялся, твои глаза сияли. Ветер принес запах травы. Ты дотронулся рукой до моей щеки.

– Говорят, что надо идти дальше, – проговорил ты, согревая меня теплом своей ладошки. – Но мне кажется, что не всегда можно пойти дальше. Иногда надо начать сначала. Вот это мы сейчас и сделали.

Мне стало легко снова быть человеком, у меня осталась только природа, за которой надо было следить и к которой приспосабливаться. Когда ручьи в лесу выходили из берегов и начинали петь, наступала весна. Танец эльфов. Дикие цветы. Щебетание птиц. Когда лето заканчивалось, закат наступал раньше и на небе скапливались серые облака, мы знали, что зима не за горами. Наш мир был прежним и все же новым, наши шаги в те годы – легкими и светлыми. Я могла бы остаться с тобой в лесу навсегда, если бы голод не гнал нас обратно в дом ближе к вечеру. Иногда ты запускал своего воздушного змея.

– Смотри, как красиво он летит! – кричал ты, бегая за ним.

Я улыбалась тебе и плакала, глядя на змея. Моя монограмма на наволочке сияла оттенками голубого неба, когда на нее светило солнце. Когда-то у меня был еще пододеяльник с такими же инициалами.

Малышка, сладко ли тебе спится на мягкой простынке? Хорошо ли тебе там, где ты сейчас?

Теперь она могла вернуться к нам. Наш дом стал для нее безопасным местом. Но я не смогла найти свою девочку. Раньше в одном месте стоял дом, но его сравняли с землей, и никто не знал, куда делась моя малышка. Я разыскивала ее несколько лет, но так и не нашла. Тревога следовала за мной по пятам, как черная кошка. Я не могла смириться с мыслью, что моей Малышки больше нет.

Когда наша кладовая заполнилась до отказа, а в деревне заговорили на другие темы, ты оставил позади свою маму и зажившие синяки и отправился в путь. Сколько к тому времени прошло – года два? Мне кажется, что время неслось вскачь. Тебе было уже почти четырнадцать, ты так повзрослел, но каждый раз, закрывая за тобой дверь, я все равно считала дни и волновалась до тех пор, пока ты не возвращался, хотя ты уже перерос меня. Обнимая тебя, я по-прежнему ощущала тепло детского тела, слышала в твоем голосе смех Армуда. Однако твой смех был только твоим.

Его нет, но ты существуешь.

Как приятно было видеть тебя, когда ты уходил, возвращался и вновь отправлялся в путь, решительно шагая в будущее. Работа находилась то близко, то далеко от дома, ты никогда не отказывался, но, сделав дело, всегда возвращался домой. Ты стал так похож на человека, которого называл отцом. Домой ты приезжал несколько раз за год, а на Рождество обязательно. Лес просыпался, оживал, приветствуя тебя, а ты разговаривал с ним на языке, который понимали только вы двое. В перерывах пауки терпеливо плели свои сети у меня в углах, и, благодаря всему тому, что ты приносил в дом, я впервые смогла поправиться и перестала мерзнуть.

Иногда я вспоминаю заснеженный день, случившийся несколько лет спустя – и думаю о том, что все могло выйти совсем по-другому. День клонился к вечеру, ты ехал домой, но я еще об этом не подозревала. Домой. Мне нравилось представлять себе это именно так: что ты думал о доме, стуча подошвами по гравию и глине, когда мимо проплывали знакомые деревья и отходящие от дороги тропинки.

Домой.

Сколько раз я сидела так и видела, как ты появлялся на дороге. Иногда ледяной дождь хлестал тебя по лицу, в другие разы солнце светило тебе в спину и волосы вокруг головы светились, как нимб.