Есенин - Виталий Безруков

— Берегите себя, Сергей!.. Не пейте!.. Вы такой хороший! — крикнула она ему вслед, когда Есенин уже садился в пролетку.

— Прощай, моя августовская прохлада! Моя жизнь, что былой не была! — крикнул он в ответ.

Августа долго смотрела вслед пролетке, увозившей Есенина, и заплакала, вдыхая аромат осенних цветов.

Глава 6

ПОЕЗДКА НА КАВКАЗ

Прибыв в Баку, Есенин остановился в самой лучшей гостинице «Новая Европа». Идя с чемоданом по коридору, он неожиданно нос к носу столкнулся с Блюмкиным. Отношения после встречи с Троцким в Кремле у них не заладились, и Блюмкин затаил злобу на Есенина. Но сейчас он радостно воскликнул:

— Ба! Есенин собственной персоной! Ты как здесь? — Он обнял Сергея, как старого друга.

— По приглашению ЦК Азербайджана! — Есенин даже растерялся от неожиданности. — Лично Чагин Петр Иванович в Москве был, вот пригласил…

— Пили, что ли, вместе? — понимающе подмигнул ему Блюмкин и засмеялся.

— Не без этого, — уклончиво ответил Сергей. — На вечеринке у Качалова.

Блюмкин отступил на шаг и оценивающе поглядел на Есенина.

— Так-так… такие, значит, дела? — Оглянувшись по сторонам, он сказал, понизив голос: — Хочу сразу предупредить: я здесь под конспиративной фамилией. «Исаков». Понял, Сергун?

— Чего не понять, Яков, — пожал Есенин плечами, — ты же член компартии Ирана и, должно, выполняешь какое-то задание, так?

— Все правильно понял, поэт, и об этом ни гу-гу! — проговорил Блюмкин с угрозой. — А то ты знаешь: для меня своя голова полушка, а чужая шейка — копейка! — Он захохотал, довольный, что напугал Есенина. — Бросай свой чемодан, пойдем обедать!

— Хорошо, товарищ Блю… тьфу, Исаков! Переоденусь и спущусь в ресторан!

— Давай, я жду! — Блюмкин зашагал по коридору, напевая на ходу: «Это есть наш последний и решительный бой! С Интернационалом воспрянет сброд людской».

Есенин, поглядев ему вслед, зябко передернул плечами и вошел в номер.

В ресторане Блюмкин, уже сильно опьяневший, сидел за столиком с какой-то девицей. Увидев вошедшего в зал Есенина, недовольно протянул:

— Долго ты! Как баба копаешься! Ну, знакомься: моя жена Елена Яковлевна, прошу любить и жаловать! — Он пьяно улыбнулся и подмигнул Есенину.

Сергея начало тихо бесить от наглой бесцеремонности Якова. Случись такое в Москве, он бы сразу осадил Блюмкина. Но сейчас сдержался.

«Слава богу, что я трезвый, а то… схлопотал бы Яша бутылкой по башке!» — усмехнулся про себя Есенин и, улыбнувшись девице, сымпровизировал:

— Вы Елена, дочь Якова и жена Якова Исакова? Вы прекрасная Юдифь, а он ваш Олоферн? — Блюмкин, наверное, знал историю про Юдифь и Олоферна, а может, просто где-нибудь видел знаменитую картину — «Юдифь отрубает голову Олоферну», а потому есенинская шутка ему не понравилась.

— Говори, да не заговаривайся! Лучше пей! — Он зло посмотрел на поэта налитыми кровью глазами и налил всем по полному бокалу вина. — Я на днях уезжаю в Иран! Ну! За мировую революцию! — провозгласил Блюмкин, поднимая бокал. — «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». — Выпив залпом вино, он уставился на Есенина, кивая на его бокал, стоявший нетронутым:

— Ты чего? А?.. «Мировой пожар в крови! Господи, благослови!» Сам же написал…

— Я не буду пить, Яков, — решительно отодвинул свой бокал Есенин, расплескивая вино на скатерть. — У меня через несколько часов встреча с Вардиным Илларионом Виссарионовичем.

Неизвестно, что подействовало на Блюмкина: отказ Есенина выпить с ним за мировую революцию или упоминание о высокопоставленном партийном чиновнике, а может, просто расплывающееся красное пятно от вина на белой скатерти, — но лицо у Якова, побелев, окаменело. В глазах заплясал безумный огонь.

— Пей, я сказал! — рявкнул Блюмкин и, вынув из-за пазухи наган, положил на стол рядом с есенинским бокалом.

— Не пори, Яков, ты не на Лубянке, убери наган! — как можно спокойнее произнес Есенин.

— Будешь пить?!!

— Нет! И тебе хватит!

— Считаю до трех! Раз! Два! — На счет «три» Блюмкин хотел схватить наган, но Есенин рванул за скатерть, и наган вместе с посудой полетел на пол. Жена Блюмкина завизжала. Со всех сторон к ним бросились официанты, а сидящие за соседними столиками посетители возмущенно загалдели, размахивая руками:

— Что такое? Вах! Перебрал товарищ! Закусывать надо! Что за шум, а драки нет, сакартвело? Кацо, ты что? Пить не умеешь — не пей! Такую девучку напугал, ишак!

Есенин как мог успокоил темпераментных кавказцев:

— Все в порядке, друзья! Это он случайно! Он не хотел!

Официанты постелили свежую скатерть. Быстро и ловко подобрав с пола, унесли разбитую поезду. Пока они заново накрывали на стол, Блюмкин, чуточку протрезвев, скривился в язвительной ухмылке.

— Везет тебе, Серега! Но сколько веревочке ни виться, конец настанет, будь спок!

— Ну пугай, романтик революции, пуганый я! — ответил Есенин с вызовом.

— Пуганый, но не мной… Жаль, уезжаю, а то ответил бы ты мне за Чекистова-Лейбмана! Ты меня понял, поэт?

Есенин встал.

— Прощай, Яков! — Он наклонился к нему и негромко сказал: — Наган твой я под стол задвинул, ты его забери и не дури.

Блюмкин, услышав рифму, пьяно хохотнул:

— По-о-о-эт! Он всегда поэт! Прощай пока!

— Прощай, Яков Григорьевич Блюмкин! — Есенин, не оглядываясь, вышел из зала.

«Хорошо, он скоро уезжает в Иран! А если не скоро?» — размышлял Есенин, поднимаясь к себе в номер. Следующая встреча может черт-те чем кончиться… Он хорошо помнил, что Блюмкин на Лубянке сам расстреливал «контру» и даже приглашал его поучаствовать: «Настоящий поэт должен все испытать!»

Есенину порой мерещилось, что как-то раз, пьяный, он согласился поглядеть, как происходит казнь осужденных. Но он с ужасом гнал от себя дурное наваждение.

— Зачем лезть на рожон? У него рука не дрогнет отца родного пристрелить! Надо в Тифлис пока уехать! Может, даже сегодня! Хорошо бы с Вардиным вместе.

Так и произошло: Вардин встретился с Есениным и радостно согласился разделить с ним купе.

— Ехать с таким известным поэтом почту за честь! Поезд «Баку — Тифлис» отходит в одиннадцать вечера, вагон первый. О билетах не беспокойтесь — вы со мной. Прошу, не опаздывайте!

И вот наконец Есенин стоит в коридоре вагона, с восторгом глядя в открытое окно на проносящийся мимо южный пейзаж.

— Я одобряю вас, Сергей, за крестьянскую революционную сознательность, — сказал Вардин, заложив за отворот френча руку и попыхивая трубкой. — Своевременная поэма!

«Сталину подражает!» — отметил про себя Есенин и, улыбнувшись, спросил:

— Это вы про «Песнь о великом походе»?

— Да. Молодец Берзинь, операция была проведена успешно: я утер нос Воронскому! — Он засмеялся и закашлялся: — Вот кто будет в ярости!.. Боюсь только, после выхода журнала с вашими поэмами многие встретят вас не слишком тепло… Возможно, некоторые руки не подадут! Ну, да мы сумеем защитить вас в этой литературной войне! — Он говорил медленно, с расстановкой, подчеркивая от дельные слова взмахом левой руки с зажатой в ней трубкой и буравя Есенина хитрым взглядом. — Вы, наверное, понимаете, Сергей: все, что я делаю в литературной политике, я делаю как честный коммунист.

— Одна беда, Иосиф Виссарионович. — Есенин умышленно оговорился, назвав Вардина именем Сталина. — Вы коммунизм любите больше литературы!

Вардин не заметил хитрости Есенина и, довольный его оговоркой, засмеялся:

— Я не Иосиф Виссарионович, а всего лишь Илларион Виссарионович, но что правда, то правда, Сергей! Я прежде всего коммунист по призванию и по убеждению!.. А почему вы так быстро из Баку уехали? А?..

— Были причины, — уклончиво ответил Есенин и, глянув в окно, обрадованно закричал: — Ой, глядите! Глядите! Ишак! Настоящий ишак!

За окном маленький ослик, запряженный в огромную арбу, спешил по дороге, семеня тонкими ножками.

— Вы так обрадовались, Сергей, будто слона увидели! Вах! — засмеялся Вардин и по-грузински спросил проводника: — Товарищ проводник, во сколько мы будем в Тифлисе?

— Если не будет опоздания, батоно, часа в два дня.

— Организуй нам с товарищем чаю и… сам знаешь…

— Сию минуту, товарищ, батоно, начальник! — Проводник бросился исполнять приказание.

Вардин пригласил Есенина в купе.

— Я давно мечтал побывать на родине Шота Руставели и, если вы уделите мне внимание, оторвавшись от ваших партийных дел, буду рад вашей опеке надо мной, батоно Вардин, — попросил Есенин, с неподдельной искренностью глядя на Вардина.

— Всенепременно, батоно Сергей! — Они, засмеявшись, ударили друг другу по руке.

В дверь постучали. На пороге стоял проводник в белой льняной куртке, надетой поверх формы. В одной руке он держал большой поднос, покрытый белой салфеткой, под которой угадывались бутылки и бокалы, а в другой — корзину с фруктами. Аккуратно поставив поднос на столик, он эффектно снял салфетку. Есенин ахнул: тут было не только разное вино, но и бутылка коньяка, и еще что-то в глиняном кувшине с тонким горлышком, и разные плошечки со всякой кавказской снедью и закуской, а также пучки зелени.