Молодой Бояркин - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
прораба, а так как Игорь Тарасович был непьющим, да к тому же со строительным
образованием, то в тресте решили, что лучшего специалиста им не найти. Игоря Тарасовича
толкнули, и он пошел – вот в чем была его инициатива.
По дороге в Плетневку Игорь Тарасович слегка потрухивал. Ходили разговоры, что
плетневская бригада – это сборище страшных пьяниц и лентяев. Приехало к ним однажды
начальство из треста – бродит по объекту, а там ни души. Только откуда-то очень аппетитно
жареными семечками наносит. Открыли одну, дверь, а там, в небольшой комнатушке сидит
вся бригада перед электрическим "козлом" с самодельной жаровней и семечки молчком
пощелкивает, говорят, уже и ноги до лодыжек в шелухе. Оказывается, зашли на пять минут
погреться да покурить, а тут кто-то совхозного склада принес полмешка семечек. Как взялись
за них, так и не могут оторваться. "Засиделись", – говорят. Засиделись – только и всего!
Понятно, что Игорь Тарасович выработал правила ведения с такими подчиненными.
Приехав в середине дня, он решил тут же возникнуть на объекте, чтобы застигнуть всех
врасплох и увидеть все как есть. Едва он переступил порог кормоцеха, как мимо его носа
прошуршал злой, некультурный плевок. Пингин насторожился и услышал наверху самые
настоящие маты адрес некоего лица, которое где-то штаны стулом протирает и не думает
выбивать для стройки кирпич и цемент. Игорь Тарасович понял, что это лицо теперь – он, и
смутился. Отступать, однако, было некуда, и, покрепче зажав под мышкой папку с
документацией, он сделал шаг вперед.
– д-А ты, д-чего там д-шляешься! А если д-кирпич на д-башку прилетит! – раздался
сверху тот же невежливый голос.
– Здрасьте, – сказал Игорь Тарасович.
– Он еще и "здрасьте"! – заорал Топтайкин, даже перестав заикаться. – Я сейчас
покажу "здрасьте". Проваливай, говорят!
– Да я, понимаете ли, ваш новый прораб, – пояснил Пингин.
– Прораб? Д-ну, тогда д-проходи. Д-у тебя ж д-на лбу не д-написано, что д-вы прораб.
Так Игорь Тарасович влился в коллектив. Все свои силы он сразу употребил на то,
чтобы выглядеть начальственным. На все прочее его уже не хватало. Казаться
начальственным тоже было делом не простым. Даже голос мешал этому. Если раньше в
кабинете все произнесенное этим не мужским голосом принималось окружающими всерьез,
то здесь всем почему-то казалось, что он шутит. Одним словом, вначале было не просто, но,
разобравшись с делами, Игорь Тарасович понял высшую предопределенность событий, в
результате которых кормоцех все равно рано или поздно будет построен, и лишь старался
поменьше этому мешать.
Передав последнюю фразу Топтайкина из его разговора с прорабом, Санька чуть было
не захохотал во всю мощь, но тут же умерил звук, схватившись за голову, словно соединяя ее
распадающиеся половинки.
– Ну, так что, продолжим? – спросил Бояркин, посмеявшись вместе с ним.
– А-а-а, расхотелось что-то, – сказал Санька, махнув рукой, – ведь дурацкая же работа.
Наши вон сидят – посидим и мы. Побережем силы для работы поумнее.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Своеобразное трудовое соревнование Николая и Саньки продолжалось потом на
любой, даже на не особенно "умной" работе. Никто их не принуждал, не просил, ни о чем не
договаривались они сами, но почему-то, работая рядом, не могли работать не в полную силу.
Работая вместе, они вместе ходили обедать в столовую, вместе возвращались с
работы, расходясь на полпути по своим общежитиям (Санька и Федоров жили общежитии
монтажников – у строителей было тесновато). А потом встречались еще и за ужином. Санька,
давно втянувшийся в работу, поужинав, шел еще в клуб, а потом допоздна дружил с какой-то
десятилассницей Тамаркой, которой его поддразнивали в бригаде. Бояркину же было не до
клуба: руки, ноги, спина к концу дня гудели и токали от усталости. Каждый вечер он
зарекался больше так не вкалывать ("это же глупо, ни к чему"), но, увидев наутро бодрого
Саньку, не мог не выкладываться.
Строители смотрели на них как на ненормальных – сами они работали ни шатко, ни
валко. К субботе, к банному дню, полностью "выложились" и они. Придя с работы, строители
прилегли на кровати, и стали лениво перебрасываться фразами. Из "своих" в общежитии не
было только молодого Гены. Как раз о нем-то и говорили, предполагая, что он скоро станет
алкоголиком, если уже сейчас не алкоголик, потому что умеет пить в одиночку. Впрочем,
когда были деньги у всех, он пил со всеми, а потом продолжал на сэкономленные свои.
Говорили об этом с обидой, с вялым недовольством.
– Вы что, в баню-то не пойдете? – спросил Бояркин.
– Д-попозже, – ответил бригадир, – д-сейчас Аркадий д-приедет.
Николай ничего не понял, но расспрашивать не стал и пошел один.
В бане в раздевалке сидел голый Федоров. Он уже минут десять ждал пара, но баню
все не могли раскочегарить. Из местных в нее ходили немногие. Почти у всех были свои
бани, а эту, общественную, топили в основном для командированных.
– Что ж, придется без пара сполоснуться, – с вздохом сказал Федоров. – Какого
удовольствия лишили, паразиты. Дали бы хоть немного. Мне много-то и не надо. Я люблю
так, чтобы температуру почувствовать, чтобы было слышно, как тело жаром наливается. Не
многие, знаешь ли, понимают это удовольствие. Нажарят до того, что с ушей шкура лезет, и
наворачивают себя веником, как поленом, так что селезенка екает. А если бы еще
черемуховый веничек! Ох, и дух от него… А остальные где?
– Какого-то Аркадия ждут. . – ответил Николай.
Они прошли в баню, где сидел худой старик, опустив ноги в таз с горячей водой, и
устроились на соседних скамейках.
– Ясно, какого Аркадия они ждут, – сказал Федоров. – Это брат Топтайкина. Эти уже
пропились, а человек с деньгами едет. Одна у людей радость. А сколько в них хорошего
пропадает. Вот Иван Иванович… Ты не смотри, что он внешне такой, с конскими ноздрями, –
нутро-то у него золотое. Вчера с ним после работы по лугу идем, а он и говорят: "Знаешь,
если уничтожить все каким-нибудь атомом, то больше всего кошек, собак, кусты жалко. Они
ни в чем не виноваты". Конечно, все это как будто по-детски, но так это сказал, что у меня
комок к горлу подкатил, и обида появилась, чуть ли не на все человечество. Такой он мужик.
И вот теперь тоже сто грамм ждет. А у него к тому же и желудок больной. О чем люди
думают! Пьют до отупения. Я тупость не могу терпеть больше всего. Отгадай, чем
отличается
