100 великих узников - Надежда Ионина

Название журнала сыграло роковую роль в судьбе отставного поручика, так как слова эти произносятся во время совершения литургии. Узнав об этом, петербургский обер-полицмейстер Н. Рылеев решил выяснить, нет ли в названии какого-нибудь кощунственного злоупотребления. Управа благочиния произвела расследование и выяснила, что издатель выпустил брошюру, не получив на то разрешения, да и купец Овчинников – владелец типографии – напечатал ее самовольно. Поэтому вскоре последовало распоряжение: книгу конфисковать, а Ф. Кречетова и владельца типографии привлечь к ответственности. Автор брошюры лежал в это время в горячке в доме своего знакомого Д. Татищева, но явившаяся полиция все-таки отобрала у Ф. Кречетова 100 экземпляров брошюры и взяла с него два письменных заявления, которые вместе с показаниями купца Овчинникова отправила в Управу благочиния.

В своих объяснениях правдолюбец писал, что нельзя брошюру принимать за книгу, так как это не сочинение, а только объявление об открытии подписки на ряд произведений под названным заглавием. Сам он не видит в названии ничего предосудительного или оскорбительного для религии, так его патриотические издания будут служить для распространения в народе нравственных начал. Однако даже чисто культурная деятельность Ф. Кречетова была признана вредной и опасной для государства, и Управа благочиния передала это «весьма важное» дело в Нижний надворный суд, но оно было отложено до полного выздоровления дерзкого автора. А пока экземпляр брошюры и оригинал одного из сочинений Ф. Кречетова отправили петербургскому митрополиту Гавриилу, который нашел в них много злоупотреблений.

Правительство дало понять неисправимому правдоискателю, что пора бы ему остепениться, однако он не внял этим предостережениям и даже пытался обжаловать решение Управы благочиния в Святейшем Синоде, прося разрешения самому быть цензором собственных изданий. Но митрополит Гавриил признал «излишними домогательства» Ф. Кречетова, в просьбе велел отказать и вообще, чтобы он «в не заслуживающих одобрения сочинениях не упражнялся и оных печатать самовольно не отваживался».

После запрета передавать свои мысли обществу из жизни Ф. Кречетова ушло все, о чем он мечтал и на что надеялся. Выздоровев, он поселился в доме Д. Татищева, но стал вспыльчив и раздражителен, в спорах порой доходил до бешенства, чем часто пользовались жившие в доме люди. К тому же он люто возненавидел митрополита и, забыв о всякой осторожности, бранил его на всех петербургских перекрестках. И три человека из живших в доме Д. Татищева написали донос, что в своих речах Ф. Кречетов порицает начальство, «пристойными красками изображает» уложение французское и намеревается различными вольностями довести человечество до высшей степени благополучия, а также просветить Россию и тем самым избавить народ от царского ига, в котором он по слепоте своей пребывает… Указывалось также, что Ф. Кречетов, «негодуя на необузданность власти, восстав на злоупотребления, возвращает права народу»; сообщалось и о его замыслах убить петербургского митрополита, и о поношении властей, и о его желании с помощью войск освободить крестьян и т. д. Донос обратил на себя внимание петербургского генерал-губернатора, и тот направил его в Тайную канцелярию для особого расследования. Ф. Кречетова арестовали, все рукописи его тщательно просмотрели, но начавшееся по его делу следствие было направлено на выяснение не его преступлений, – их, собственно говоря, и не было, а на выяснение мыслей, слов и желаний правдоискателя.

Следствие велось очень быстро, так как были добыты неопровержимые доказательства его «злонамеренности», в частности, то, что он неприлично выражался об императрице и особенно о митрополите Гаврииле. Да и свидетели порассказали много всего, кроме купца Еркова, который и под пыткой ни в чем не признался. Сам Ф. Кречетов на обвинения отвечал, что доносчик, видимо, принадлежит к людям, которые исказили его мысли и стремления: «сказанной им речи пересказать не могли, прибавляют всю истинную речь своим умом и в совсем другой вид переделывают». Он предрекал митрополиту Гавриилу участь московского митрополита Амвросия, растерзанного толпой в дни «чумного бунта», пугал власти солдатским восстанием, даже грозился заточить в монастырь саму императрицу – «как убивицу, впадшую в роскошь и распутную жизнь».

Два месяца Ф. Кречетова допрашивали в Тайной канцелярии «с пристрастием». Вызванные свидетели подтвердили донос в надежде заслужить себе прощение, сам же узник отрицал только выдвинутое против него обвинение поднять солдат и крепостных крестьян на восстание. Однако своего отрицательного отношения к самодержавию и лично к русской императрице не скрывал…

Оскорбления ничтожного поручика не беспокоили Екатерину II и ее окружение. Их интересовало другое: не стоят ли за Ф. Кречетовым более влиятельные силы. Но даже самое тщательное расследование всех связей отставного поручика не дало никаких результатов. Но напуганное французской революцией правительство все же решило заключить злонравного поручика в Петропавловскую крепость – чтобы он «впредь не мог своими злыми плевелами заразить малосмысленных людей». Коменданту предписывалось держать узника «под крепчайшею стражею, не допуская к нему никого, так и писать ему не давая».

Через месяц Ф. Кречетова снова вызвали в Тайную экспедицию и допросили вторично. Поводом для этого послужила вновь найденная бумага, в которой он писал о своем намерении «объяснить великость дел Петра III». – «Какие ты знаешь великие дела Петра III? – спросили Ф. Кречетова, и он отвечал, что, кроме указа о вольности дворянства, великим делом этого императора считает указ, данный Синоду, чтобы подсудимых не отдавать под суд тому, на кого они бьют челом».

Тайная экспедиция нашла много «вредных мыслей» в записке узника и постановила, что по новым данным вина его увеличилась. И в 1794 году Ф. Кречетова перевели в Шлиссельбург, где он просидел 6 лет. Изможденный и оборванный, с распухшими от водянки ногами, узник произвел жуткое впечатление на видавшего виды тюремного инспектора, который однажды проводил в крепости проверку. Однако и в заключении Ф. Кречетов не метался в бессильной злобе по камере, а читал и перечитывал те немногие книги, которые было дозволено держать в тюрьме. На свободу он вышел только после восшествия на престол императора Александра I. Вышел босой и почти голый, к тому же оказался без крыши над головой и без куска хлеба. Но не собственные бедствия и болезни беспокоили нищего старика, а судьба его просветительских замыслов. И в приемные министров снова посыпались письма с проектами об устройстве юридических училищ и «школ грамотности». Беспокойного прожектера выслали в Пермь, определив ему скудную пенсию по инвалидности. Однако и в ссылке, до последних дней жизни, Ф. Кречетов не оставлял надежд на то, что его трудолюбие и энергия найдут в конце концов достойное применение.

Донской казак Матвей Платов

В городском саду Новочеркасска, в конце Атаманской аллеи, стоит памятник знаменитому предводителю донских казаков, прославившемуся в войнах с турками, Отечественной войне 1812 года и основателю самого города – войсковому атаману, человеку-легенде Матвею Ивановичу Платову. В «Военной галерее» Эрмитажа с портрета английского художника Д. Доу на нас смотрит простое, открытое лицо. Это был человек большой воли, ума незаурядного и храбрости необыкновенной. «Истребителем французского разбойничьего войска» назвал его М.И. Кутузов, и эти слова стали лучшей наградой М.И. Платову и предводимому им Донскому войску за их подвиг в освобождении России и Европы от наполеоновского нашествия.

Казачий атаман Матвей Платов

Родился М.И. Платов в 1751 году в станице Прибылянской (Старочеркасской), в семье войскового старшины. Семья была небогатая, и потому родители не могли дать сыну хорошего образования. Но с самого раннего детства они старались воспитать его в православной вере, учили повиноваться властям без принуждения, а государю быть покорным и преданным. Рассказывая мальчику о подвигах соотечественников, родители насаждали в нем семена добродетели. Уже в самом юном возрасте будущий атаман являл ум необыкновенный, так что даже его ребяческие забавы оказывались полезными. Он упражнялся в верховой езде со всеми ее хитростями и изворотами, был ловок в звериной охоте и рыбной ловле, стрельбе и других упражнениях. Недостаток образования пополнял чтением и беседами с умными и опытными людьми.

В 13 лет мальчик вступил в действительную службу урядником, и отец, благословляя сына, дал ему строгий наказ – всегда и во всем быть примером, хранить обычаи предков, со всеми поступать как добрый христианин, быть внимательным к равным, снисходительным к низшим и более строгим к самому себе, чем к подчиненным. Отправляясь с таким напутствием в ратную службу, М.И. Платов недолго оставался в неизвестности. Он быстро освоил все казачьи приемы джигитовки, великолепно держался в седле, искусно управлялся с дротиком, прекрасно владел саблей, метко стрелял из лука, ружья и пистолета, виртуозно пользовался арканом. Отвага, предприимчивость и решительный характер юноши уже после первых боевых опытов обратили на себя внимание начальства. Очень скоро он был произведен в хорунжие – первый офицерский чин, потом стал ординарцем командующего армией, в 19 лет был произведен в есаулы, командовал сотней, а в 20 лет – полком. Но молодой командир не обольстился знаками отличия, не сделался самонадеянным, прекрасно понимая, что к воинской славе приводят одни только воинские доблести. Без всякого покровительства, одной только верной службой царю и Отечеству, М.И. Платов дослужился до штаб-офицерского чина.