Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

стряхнуть, но иберийка вцепилась в нее, как клещ, и стала что-то быстро ей говорить, чуть не плача. Катлина сначала ее слушала с каменным лицом, но потом постепенно ее выражение смягчилось. Под конец Алехандра вдруг порывисто ее обняла, и спустя минуту Катлина ответила на объятие.

– Может, тут вместе можно? – услышал Ксандер несколько нервный голос Адриано.

За частью их однокурсников уже закрылись двери, но многие еще стояли в нерешительности, включая Леонор, которая смотрела на ближайшую к ней каморку, как на банку с пауками, и кусала губы. Ксандер, который ее понимал все больше с каждым взглядом в это маленькое царство огня и камня, кивнул и уже вознамерился следовать за Адриано, как тот перешагнул порог, и дверь тут же за ним захлопнулась, едва не стукнув Ксандера по плечу.

– По одному, – с усмешкой сообщил кузнец.

Делать было нечего, и Ксандер шагнул в соседнюю: при мысли, что хотя бы через стену находится друг, ему стало немного, но веселее. Жаркий воздух в мехах вздохнул, как человек, и Ксандер осторожно достал из кармана пульсирующий, словно в нетерпении, ребис.

Впоследствии он никак не мог вспомнить в точности, что было после: трогал ли он вообще все эти странные инструменты, и что это был за гибкий голубоватый металл, и как он знал, что ковать, – и знал ли вообще. Время тоже как будто перестало существовать, как и голод, и усталость: они вернулись только тогда, когда дверь распахнулась, и он шагнул под закатные лучи солнца, баюкая в руках то, что пока даже не разглядел.

Разглядев, он улыбнулся.

На его ладонях лежал компас: простой, без особых завитушек, и все-таки удивительно соразмерный, и этой соразмерностью завораживающе красивый. Стрелка его дрожала над круглым полем, на первый взгляд украшенным кованым узором, но если вглядеться, в узоре вдруг проявлялись очертания земель и морей. А под ним сиял мягким зеленоватым, как морская вода, светом укрытый в свою оправу камень.

Как этим пользоваться, Ксандер понятия не имел, но уже знал, что ни в одну дорогу он больше не хочет отправляться без него.

– Здорово, – выдохнул рядом с ним Адриано, но на компас он не смотрел: он любовался лежащим в его руках кинжалом – трехгранным, с гардой в виде распахнутых крыльев. Ребис стал ему рукоятью, и, судя по почти бесцветному, но ровному и чистому свету, этим был вполне удовлетворен.

Улыбнувшись другу и показав свой компас к восторгу венецианца, Ксандер поискал глазами Одиль. Она оказалась неподалеку: собрав отросшие волосы в тяжелый жгут, она закрутила их на затылке и с торжеством, будто надевая корону, скрепила получившийся узел гребнем. В отличие от знакомых Ксандеру иберийских, этот был не высокий и не резной; его навершие украшали три руны, из которых те, что по бокам, он не знал, но посередине была знакомая ему руна «одал», главная в имени самой Одили, и, обрамленный ее четырехгранником, голубоватым светом северного льда сиял ее ребис.

Покончив со своей нехитрой прической, Одиль оглянулась, улыбнулась ему, но пошла в другую сторону, туда, где стояла Исабель. Из-за спины венецианки было неясно, что та ей показала, но посмотрев, Одиль рассмеялась и поцеловала иберийку, и та радостно ответила ей тем же, а потом победно вскинула левую руку: запястье охватывал наруч, в котором солнечным рыжим пламенем горел ее камень.

– Вот нам и подарок на Рождество, – усмехнулся Адриано, бережно устраивая кинжал за поясом.

Ксандер посмотрел на компас, все еще уютно лежавший в его руке. От этого света становилось легче на душе, и даже муторные тайны начинали казаться не опутывающей паутиной, а нитью, ведущей к приключению.

– Точно, – с удовольствием согласился он.

Глава 11

Экзамен

Бывают дни удачные и неудачные, и экзаменационный день не задался с самого начала.

Удачу и неудачу Одиль для себя определяла так: есть то, что зависит от тебя, и то, что от стечения обстоятельств, и по тому, как ляжет карта в этом втором, и стоит определять. То, что утро было чудесным, теплым и солнечным, к удаче не относилось: уже уверенно вступил в свои права май, самое сердце весны, и в Пиренеях этому полагались и тепло, и свет. То, что ее разбудило крайне приятное обстоятельство – через комнату величаво проплыли два платья, сопровождаемые легким жужжанием, – тоже было результатом не удачи, а расчета и даже немного паранойи.

Еще два месяца назад, едва они узнали, что в конце учебного года устраивается грандиозный бал – выпускной для тех, кто уходил, и просто победный для тех, кто остался учиться дальше, курс охватила лихорадка. Исключениями были, похоже, Ксандер, которого Адриано хоть и уговорил об этом подумать, но который явно относился к одежде с равнодушием человека, за которого все решают другие, и Мишель, готовившаяся к балу еще до поступления в Трамонтану. Парни говорили об этом как бы невзначай, но мало кто не заказал себе хотя бы новые перчатки или запонки; девушки же молчали, как заговорщики на допросе, обмениваясь мнениями и планами только с самыми доверенными подругами.

Белла, как выяснилось, оказалась в некотором тупике, в чем призналась почти сразу же с характерной для нее обезоруживающей застенчивостью. До сих пор подобных задач перед ней не стояло: ее дед считал, что для немногих приемов гостей подойдет все, что сдержанно и прилично, не вникая в детали, и она полагалась в вопросе нарядов на свою кормилицу Мерседес. Но для бала в Трамонтане, как обнаружила она еще на Йоль, умений Мерседес было явно недостаточно.

Одиль, стараниями отца, имела в своем распоряжении одну из лучших швей Венеции, чем и поделилась сначала с Беллой, а потом, к их общему удивлению, с Леонор.

Бывшая вилланка зашла к ним как-то вечером, посидела, отвечая невпопад, и наконец, так же не в тему, вдруг сказала:

– Девочки, я не знаю, что делать. Вот, посоветоваться пришла.

Что пришла она к Белле, было неудивительно. Еще с первого урока у Баласи, Леонор, видимо, решила, что Белла хоть и аристократка, но человек в целом годный, а почтение, которым окружали Беллу парни и Алехандра, укрепило ее в этом мнении. Мнения же свои Леонор на памяти Одили не меняла, да и разубеждать ее в данном случае никто не стал. Белле это даже льстило – бывшая вилланка была девицей смелой и решительной, авторитетов не признавала и отбрить могла любого. К тому же она не бегала к ней поболтать почем