Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

– Я о вас аккуратно все расспрашиваю! Знаю, что вы, когда одни дома, всегда обедаете в два часа, я же привык обедать в четыре, но, пока буду в Симбирске, поделимте наше время и станем обедать ровно в три часа, этим мы уладим все к общему согласию.

Потом проводил меня даже до экипажа, повторил опять, что ждет меня ровно в три часа. За четверть часа до сего срока приехал ко мне Бестужева, просил в буквальном смысле у меня прощения, сознаваясь в своей неосмотрительности и извинялся только множеством поручений, налагаемых на него Перовским. Разумеется, что извинение сие я принял с признательностью как к подчиненному, так и к начальнику и, спрося Бестужева, не обедает ли и он у Перовского, и получив утвердительный ответ, просил взять меня в его экипаж, и, примиренные с виду, явились вместе к обеду, что, по-видимому, понравилось хозяину. За обедом, где был и Флиге, ни слова не было сказано о сем обстоятельстве, ни о делах. Но зато, лишь только я приехал к Перовскому на другой день по делу, с первого слова началось объяснение.

– Покорнейше прошу садиться, ваше превосходительство, – сказал Перовский, – простите великодушно, я на минуту выйду – Возвратясь с томом Свода Законов: – Вот, ваше превосходительство, закон, который в буквальном смысле ясно выражает: ни удельная контора, ни управляющей оной не состоят по распоряжениям своим ни у какого губернского начальства, но во всем относят в удельный департамент, в ведомстве которого непосредственно состоят, и только от него одного получают свои предписания. (Я повторяю слова Перовского, а не передаю буквально мысль, изложенную в Своде.)

– Я знаю этот закон, ваше сиятельство, и понимаю его так, как и о других председателях и начальниках, каждого по своей части. В своих действиях каждый обязан следовать формам и порядку, указанным в законе, но, тем не менее, они все подчиняются начальнику губернии!

– Нет, ваше превосходительство, вы не так толкуете закон и напрасно требуете от управляющего удельной конторой, чтобы он в отношении к вам был в подчиненности, и хотите, чтобы он даже всегда являлся к вам в мундире.

– Я никогда не требовал, ваше сиятельство, чтобы г. Бестужев являлся ко мне в мундире, но, слыша настоящее указание, могу прямо сказать, что с г. Бестужевым во фраке я не хочу иметь ни дела, ни знакомства, ибо последним я его не удостоиваю! Он с первого шагу поступил со мной неблагородно: дав мне слово о бывшей между нами размолвке молчать, он с первой почтой писал о том к вам…

– Напрасно вы это заключаете. От Бестужева я ничего не знаю, а если что и знаю, так от других…

– Через Флиге? – спросил я.

– Может быть!

– При отправлении меня в Симбирск, – продолжал я, – государь лично удостоил меня указанием важности занимаемого мною поста, да и самое название, которое я ношу, – «начальника губернии» имеет уже вес в глазах моих! Всякий, кто находится в кругу вверенной мне губернии, начиная с вас, ваше сиятельство, если бы вы не были снабжены полномочием рассмотрения моих действий, я считаю подчиненным моему управлению.

– О! Как вы много думаете об этом.

– Я думаю то, что приказал мне государь думать.

– Лучше всего для разъяснения испросить вам на сие мнения прямого начальника вашего, министра внутренних дел – вы увидите, что он согласится со мною.

– Короче, ваше сиятельство, донесите государю, что у него есть губернатор, который не понимает закона.

– Ваше превосходительство! – вскричал с горячностью Перовский. – Я знаю, что доносить и писать к государю, и не буду на это спрашиваться ваших советов!

– Позвольте же и мне, ваше сиятельство, – сказал я, вставая и с видимым намерением казаться спокойным, – не руководствоваться ничьими советами. Знаю, ваше превосходительство, что вы имеете средства и возможность написать обо мне государю все, что вам угодно, и ваше мнение обо мне, конечно, будет иметь вес. Вы видите, ваше превосходительство, как я говорю спокойно и хладнокровно – это оттого, что я знаю, с кем имею дело. Я говорю с Перовским.

– Садитесь, ваше превосходительство, – сказал он, спустив тон, – будем оба говорить об этом хладнокровно.

– Стоя пред вами, я имею в виду сенатора и отвечаю как губернатор. Если же я сяду – буду говорить тоже громко, а потому позвольте уже продолжать по-прежнему.

– Non! – сказал Перовский, взяв меня за руку и насильно усаживая в кресло. – Asseyez-vous, je vous en prie! Avouons, entre nous, que vous êtes beaucoup, même trop susceptible!

– Мне кажется, – сказал я, севши, – в этом случае «слепой кривому глаз колет». Всегда не только можно, но и должно быть щекотливым, если действуешь прямо и откровенно по совести. Так и вашу щекотливость я уважаю и с полной доверенностью применяю к себе.

– Ну, перестанемте говорить об этом; а между тем я скажу вам откровенно, что я имел у себя в руках вашу переписку с жандармами, из которой я вывел то же самое, что и теперь происходит.

– Не постигаю, ваше превосходительство, как господин Фриге мог дозволить себе показывать другим то, что должно оставаться в секрете между им и мной.

– Я не от него это знаю! Но признаться вам, что то, что было писано с вежливостью и в указанных формах, вы тоже горячо приняли за нарушение приличия. Но что же делать! Мы и все так иногда смотрим.

Затем Перовский просил меня опять обедать к себе и, провожая через залу, при своих чиновниках еще более усилил ко мне свое внимание.

На другой день получил я от Д. Н. Блудова первое конфиденциальное письмо насчет переписки Флиге – и это открыло мне глаза, что, вероятно, эта переписка для соображения и мнения была в руках Перовского, ибо и в письме Блудова помещены были буквально последние слова Перовского.

В день Пасхи, вскоре по моем приезде в Симбирск, я из любопытства спросил у полицеймейстера:

– Имеет ли обыкновение здешнее купечество по христианскому милосердию в святые дни помышлять о заключенных? – Он мне отвечал, что и очень – и действительно, в этот день пожертвовано 6 полуимпериалов[457] и до 5 пудов пшеничных калачей, за что я и поручил благодарить благотворителей. Перовский, прожив с нами уже недели три, в одно утро пригласил меня сесть к себе в экипаж и приказал прямо ехать в острог. Зная, что там всегда порядок и чистота, я нимало о том не озаботился. На пороге острога Перовский спросил смотрителя:

– Где ваша контора? – Тот повел туда – и там такой же порядок.

– Книга ваша! – Смотритель подал, Перовский перевернул несколько листов, взглянул в один, в другой и третий, приказал принести шнур, свечку, сургуч, велел сложить при себе все книги, числом 11, вместе, связал шнурком, вынул из кармана часы, сам приложил печать к шнуру, отдал приказание отнести книги в экипаж, а сам пошел по камерам. Везде чисто, опрятно, тепло. Осмотрев, поехали в город, и он довез меня до дому.