Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

– Я много говорил с помещиками о хлебной торговле здешнего края и много слышал нового и хорошего; хотелось бы поговорить и с Бенардаки.

– От него услышите и более и дельнее, чем от кого-либо: экономическое знакомство с краем большое, сношения у него обширные, и я уверен, что беседой его останетесь довольны…

Вечером я заезжал к графу и, выходя от него часу в восьмом, встретил на крыльце Бенардаки и Стогова, шедших наверх к графу. На другой день поутру, в 5 часов, пришедши проводить его в дорогу, так как он собирался выехать в 6 часов, я услыхал от камердинера, что граф только с час тому назад как уснул: просидел все время с господином, которого я встретил вчера, уходя. Проснувшись, Строганов принял меня в ту же минуту, и первое его слово было:

– Правда ваша! Я познакомился с откупщиком и его знакомство что-нибудь да стоит.

Кстати, здесь и я прибавлю от себя насчет Бенардаки, которого мне рекомендовал Жмакин пред моим отъездом из Петербурга, имевший в этом откупе несколько паев, и сверх того по прибытии моем в Симбирск я получил письмо от фон Дервиза, в котором он по поручению Позена,[453] правителя дел военно-походной государя канцелярии, просил меня принять Бенардаки под мое особое покровительство. Сам же явился ко мне после письма недели через две и рекомендовался с величайшей скромностью. Потом, спустя несколько времени приехав ко мне, просил позволения поговорить со мной откровенно наедине. Догадываясь некоторым образом о поводе такого предложения, я с улыбкой согласился на это; тогда он сказал мне:

– Я знаю, что ваше превосходительство теперь не при деньгах и на днях заняли у Огнева (вице-губернатора) две тысячи рублей для отсылки к жене вашей. Позвольте мне предложить вам свои услуги. Мы, откупщики, имеем коренное правило – ежемесячно часть нашей прибыли уделять начальству, и я смею просить вас оказать мне такую же благосклонность, как и предместники ваши допускали: дозволять в случае нужды предлагать от души пособие.

– Господин Бенардаки, – сказал я, – вы видите, что я нисколько не оскорбляюсь вашим предложением, ибо то, что уже вошло в правило, не смею называть умыслом к обиде. Но позвольте же и мне быть с вами откровенным. Мне рекомендовали вас как самого честного и благородного человека, многие действия ваши к пособию нуждающимся и вообще всем, которые участвуют с вами в делах, мне очень известны, и Жмакин тоже предварил меня, что вы всегда готовы будете ссужать меня, когда я буду нуждаться; но я от вас прошу не денег, нет! Но гораздо важнейшего – вашего личного ко мне уважения и содействия мне в таких делах, где ваше участие может не только сохранить, но даже поддержать мою репутацию.

Он начал было опять настаивать на своих предложениях, но, когда я, переменив тон, сказал, что неужели он не верит, что есть на свете люди, искренно желающие сохранить к себе уважение, тогда уже он стал извиняться перед мной и просить, чтобы я не обвинял его в дурных замыслах против меня. На этой попытке и кончился соблазн и более не повторялся. Затем завязался между нами разговор самый интересный, касательно торговли, помещиков, удельных крестьян, чиновников, – и здесь он выказал мне свои чувства и дарования в самом блестящем и благородном виде, так что два часа, проведенные в его обществе, незаметно для меня как прошли, и с этого дня, признаюсь, считал его лучшим для себя собеседником и наставником, особенно в торговом отношении.

Не более как через месяц представился мне случай проверить его благонамеренность на самом деле… В Ставропольском уезде в сем году оканчивался устройством казенный Мелекесский винокуренный завод, долженствовавший ежегодно выкуривать до 800 тыс. ведер водки для Симбирской губернии. Бенардаки указал мне всю важность этой операции и предварил меня известием, что еще за несколько лет, зная распоряжение правительства об устройстве этого завода, все ближайшие к оному мельницы, числом более двадцати, он постепенно брал в аренду. Весь помол за несколько лет на сих мельницах сохраняется у него собственно для неизбежной первоначальной поставки муки на завод, и теперь уже имеется у него налицо до 30 тыс. четвертей;[454] что теперь цены (в мае) на муку очень высоки, т. е. по 10 рублей и 10 рублей 50 копеек за четверть, и цена сия всегда держится до заподряда на завод, а потом вдруг упадает; торопиться вовсе не следует, ибо если Бог даст урожай, то цена наверное понизится до 5 и даже до 4 рублей 50 копеек за четверть, а между тем он знает, что министерство финансов делает уже распоряжение для закупки 180 тыс. четвертей хлеба и, возлагая это на казенную палату, вместе с тем привлекает к тому губернатора лишь для вида и для ответственности. Действительно, через неделю я получил предписание министра финансов[455] оказать мое содействие палате, указать средства заготовления хлеба выгоднейшие, подрядом или покупкой и проч.

В это время на базарах мука и рожь продавалась 70, 65 и 60 копеек пуд, понижаясь в самом малом размере – все зависело от урожая. Торги назначались в августе. Лето все было дождливое, и только в августе едва окончили жать хлеб, но свезти с поля не было возможности от неперестававших дождей, и рожь в копнах начала прорастать. К торгам никто не явился. Желая лучше удостовериться в средствах снабжения завода хлебом, я в августе лично отправился в заволжские уезды. Заезжал на некоторые частные заводы и от хозяев оных, так равно от поселян и помещиков, дознавал, что в этом месяце все частные заводы составляли условие на доставку туда хлеба по 70 копеек, без залогов, но и не делая контрактов; а если на Мелекесский завод казна утвердит цену выше этой, то хозяева за поставленное количество обязаны цену уравнять с казенной, но на дальнейший заподряд оставляли за собой свободу действий. Казенная же палата ежедневно два раза бомбардировала меня разрешить ей положительно, как она должна поступить: купить ли хлеб, или подрядить, и по какой цене? При этом всякий раз доносили, что мелочной покупкой на базарах по утвержденной мной цене 70 копеек за пуд едва ли можно купить более 10 четвертей в день; выклянчили наконец от меня цену 80 копеек за пуд. Торги перенесли на сентябрь и затем, в третий раз, на половину октября. Справочная цена в смежности с Симбирской губернией стояла на рожь по 11 рублей 50 копеек за четверть. В октябре месяце явился наконец один поставщик с предложением по 12 рублей 75 копеек от четверти, оговариваясь краткостью времени: бездорожье было совершенное, и, по сведениям, молотой муки в окрестностях завода, кроме как у Бенардаки, вовсе не было. Бенардаки месяца два как уехал в Оренбургскую губернию, где он купил огромное имение; не с кем было посоветоваться, каждый норовил что-нибудь и как-нибудь сорвать; мне приходила решительно беда. Тут еще под рукой дошло до моего сведения, что один из чиновников, состоявших при мне, находится в близких связях с явившимся поставщиком, хвастается своим влиянием на меня, через что могла пострадать еще моя репутация, а казенная палата не переставала делать мне представления о последних торгах, настоятельно требуя разрешить и указывая, что действия завода непременно должны открыться 16 ноября, а на заводе имеется только 2 тыс. пудов муки. В таких тяжелых и неприятных для меня минутах узнал я, что приехал Бенардаки, бросился к нему за советом, и он меня тотчас же успокоил, сказав, что на заводе у чиновников скуплено для оборота 15 тыс. четвертей (а мне доносили – 2 тыс. четвертей), да у него готово более 30 тыс. четвертей, следовательно, сим количеством первоначальное действие завода совершенно обеспечено и что он охотно готов сам приступить к подряду, но в настоящее время не имеет у себя залога, ибо все деньги и билеты употребил на покупку имения, но для приискания залогов ему нужно не более десяти дней. По настоящей распутице и поздней уборке хлеба он не может объявить цены ниже 9 рублей 50 копеек за четверть, ибо все зависит от зимы, которая может установиться еще в ноябре или декабре и даже январе месяцах. Хлеба же везде много и в особенности в Оренбургской губернии, и если бы стала зима, то хлеб можно было бы купить по 5 рублей четверть и, конечно, соразмерно с этим и понизить объявленную цену – следовательно, операция может дать большую выгоду или одни хлопоты – все зависит от погоды. К счастью моему, в числе залогов, представленных в торгам явившимся купцом, я признал некоторые неудовлетворительно ясными; зашла о них переписка, что дало мне потребное время, а через неделю я дал предложение казенной палате, указав на Бенардаки, что он изъявляет желание вступить в подряд, цену мне открыл 9 рублей 50 копеек за четверть, а потому, исполняя буквально предписание министра финансов, я утверждаю сию цену как высшую, а заготовление разрешаю произвесть подрядом. Между тем за неокончанием завода министерство уменьшило предполагаемое заготовление до 500 тыс. ведер и закупку хлеба до 115 тыс. четвертей. Казенная палата, исполнив формы новых вызовов к торгам, окончательно представила мне Бенардаки с ценой по 9 рублей 25 копеек, которую я уговорил его спустить до 8 рублей 90 копеек, и 28 октября я утвердил эту цену. В тот же день пошел снег хлопьями, 1 ноября установился великолепный санный путь, и Бенардаки, явясь ко мне, впоследствии сознался, что ему поставка хлеба в сложности обошлась с небольшим 5 рублей за четверть. Можно судить, какой страшный барыш он получил в такое короткое время в одну операцию. Весь хлеб он доставлял из Оренбургской губернии по причине дурного урожая в Симбирской губернии в этом году. Все сие со строжайшей точностью я довел до сведения графа Канкрина, который поставил на вид мое распоряжение казенной палате, упрекнув ее в слабом мне пособии с ее стороны, и вызвал Бенардаки в Петербург в январе месяце, т. е. когда цена уже стояла по 5 рублей за четверть, на поставку для будущего года на полное количество хлеба для 800 тыс. ведер вина 180 тыс. четвертей, каковую он и принял по 6 рублей 50 копеек за четверть. И тут громадный барыш, так что эти два подряда, как мне говорил сам Бенардаки впоследствии, положили главное основание всему его богатству.