Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789–1848 - Иван Жиркевич

Само по себе разумеется, что предмет сей привлек на себя все мое внимание, и я стал под рукой всячески стараться следить за распоряжениями нового над крестьянами начальства (прибавлю от себя – не из тайного желания найти что-нибудь дурное, для своих личных целей, а единственно во избежание новых столкновений и все-таки для общего дела, знать что делается). Господа Бестужев и Флиге беспрестанно выезжали из города в удельные имения и большей частью вместе. Флиге, как жандармский уполномоченный, каждый раз запиской давал знать губернатору о своем выезде в такой-то уезд, требовал, чтобы давалось исправнику строгое предписание исполнять все его требования – и каждый раз он был удовлетворяем вполне. В числе записок его к моему предместнику я нашел несколько наполненных не только язвительными указаниями о том, что ему, Флиге, не было сделано встречи, не исполнено в точности или замедлено его предписание (так называл он сношения свои с земской полицией), но даже иногда относился с упреками к самому начальнику губернии, и в одной записи он решился даже требовать, чтобы исправник Ставропольского уезда немедленно был бы сменен и отдан под суд, что Загряжский и выполнил, к сожалению. Это уже так возвысило Флиге в своем собственном мнении, что и ко мне он начал беспрестанно присылать записки с извещением о своих поездках, о неисправности мостов, дорог, по которым он ехал, о нескорой явке чиновников и разном подобном вздоре. Но я с первого начала в приличных выражениях в моем отзыве указал ему, что он не может писать того, что не входит никак в его инструкцию, но что всякое дельное указание, сделанное им, всегда уважится вполне и с благодарностью, но что чиновники земской полиции, кроме провожания господина Флиге, имеют другие, важнейшие занятия.

Между прочим доходили до меня слухи, что в уездах, куда отправляется господин Флиге, все занятие сопровождающих его членов земской полиции заключается в том, что отводят и устраивают ему квартиру, доставляют ему разные житейские выгоды. Почитая унизительным входить в подробные по сей части исследования, не могу, однако ж, не дать сему веры, ибо впоследствии из десяти исправников в губернии четверо по особому, мимо прямого начальства, ходатайству через удельный департамент получили подарки, перстнями из Кабинета. Все четверо были самые неисправные и слабые по первой своей обязанности и, кроме того, весьма предосудительной нравственности. Один из них, а именно Корсунского уезда, К. (я нарочно здесь выставляю его имя), в первый приезд мой в его уезд, когда я по обыкновению своему при встрече меня на границе уезда взял с собой в экипаж и стал расспрашивать о делах, меня интересующих, то он стал жаловаться на распоряжения Бестужева и Флиге, осуждая их на каждом шагу. Но на строгое замечание мое, что на все, что удельное управление делает, он должен взирать как на высшее распоряжение и без всякой критики о важнейших делах непременно доводить до моего сведения, – он видимо сконфузился и тотчас переменил разговор. Через месяц он получил бриллиантовый перстень и перешел на службу в удельную контору. Заметно было, что он был направлен Бестужевым или Флиге к возбуждению моего противодействия, дабы иметь повод к будущей клевете на меня Перовскому.

Подполковник Флиге в числе прочих ко мне своих записок при самом начале доставил одну, где говорит, что он два раза писал уже к Загряжскому об одном удельном крестьянине, с которого какой-то чиновник взял 1200 рублей, чтобы нанять ему подставщика в рекрута, но обманул его. Отыскав сие дело, я нашел, что Загряжским сделано было уже должное распоряжение к производству следствия, два раза уже он делал по сему предмету понуждения; со всем тем решился и я оное иметь в ближайшем виду и настаивать к скорому его окончанию. Известив о сем вежливо Флиге, я дал кому должно предписание. Дня через два я получил еще о сем записку, что дело это идет очень медленно (!). Я и на это ему ответил и еще дал понуждение. Наконец еще через два дня получаю опять записку от Флиге, настоятельно от меня требующего, чтобы я известил его, когда это дело кончится, ибо он полагает, что крестьянин оттого лишь не получает удовлетворения, что он – удельный.

Надо сказать, что я заметил пред этим, что Флиге сделал привычку, или умысел, навещать меня по делам службы в сюртуке, что мне вовсе не нравилось, что я и старался отстранить, не приглашая даже тогда садиться у себя в кабинете, когда в другое время всегда принимал его приветливо, и это он, должно быть, заметил, вследствие чего стал забрасывать меня пустыми своими записками, так что иной день я получал от него штук до десяти.

Выведенный последней запиской Флиге из терпения, я отвечал ему, что я искал в законах формы переписки с жандармскими штаб-офицерами, но ближайшего применения не нашел, как ту, которая указана для командиров батальонов внутренней стражи (те губернатору доносят, а губернатор к ним пишет отношениями), что отчетом в моих действиях я обязан только государю и сенату. Но привыкнув все делать гласно и из личного моего к нему, Флиге, уважения, на этот раз – в последний – я и ему даю отчет… и тут прописал все, что он сам писал к Загряжскому и ко мне, что мы оба уже сделали, что отвечали ему, Флиге, и заключил тем, «что, сделавши свое дело, окончание предоставляем обыкновенным формам судопроизводства и что, кроме понуждения, я не имею власти определить, когда и как дело кончится».

Разумеется, ответ мой ему не понравился. Он возразил мне, что я его обидел, применив его к офицеру внутренней стражи; что он имеет счастье носить один мундир с графом Бенкендорфом, и это мне должно быть известно, ибо я недавно сам оставил военную службу. Ответ мой ныне вынуждает его приостановить всякую переписку со мной и впредь все, что дойдет до его сведения, на основании «секретной инструкции» будет прямо доносить своему графу.

Я благодарил Флиге за первое со времени нашего знакомства приятное для меня извещение, ибо окончание этой корреспонденции много убавит у меня дела – и затем я решился все записки Флиге, от прибытия моего в губернию включительно с последним отзывом, а также и копии с моих отношений представить министру с просьбой устранить от меня назойливую и бесполезную переписку жандармского штаб-офицера, а равно и фамильярные, в сюртуке, визиты.

Вслед за тем граф Бенкендорф при особом письме выслал мне секретную инструкцию, на которую ссылался Флиге, выставлена вполне цель учреждения жандармов, коих обязанность заключается прямо в том, чтобы все, что частно дойдет до их слуха, сообщать словесно вроде предостережения начальникам губернии для их прямых действий и только в случае требования самого начальника давать записки, но вовсе не в обременении их или не в надзор за ними и наставлении; и в письме ко мне граф Бенкендорф поручает особому моему покровительству обоих своих штаб-офицеров, «из коих, – пишет он, – на Флиге возложена обязанность лишь по делам, относящимся до удельных крестьян», следовательно, вовсе не до дорог или до земской полиции, как тот мечтал и блажил при Загряжском и со мной.