Осуждённые грешники (ЛП) - Сомма Скетчер

— Она сказала, что выпьет только лимонад, — рычит Габ.

Официант, возившийся с меню, убегает. Рэн краснеет, бормочет что-то про туалет, и Тейси, мрачно бормоча себе под нос, следует за ней сквозь толпу.

Я озадаченно смотрю на лицо брата. Он не поднимает глаз от тасования колоды в своих татуированных лапах.

— Уволь его, — говорит он достаточно громко, чтобы я мог расслышать. — Или я вырежу ему глазные яблоки самым ржавым перочинным ножом.

Я стону в виски. Учитывая все проблемы, свалившиеся на мои плечи, это последнее, что мне нужно.

— Итак, давайте начнем.

Рори испытывает заметное облегчение от моего предложения, явно желая снять напряжение так же сильно, как и я. Габ швыряет обе наши карты с большей силой, чем нужно, и какое-то время Рори тупо смотрит на свою.

Скука грызет меня изнутри, я киваю в сторону выпавшей ей двойки червей.

— Я дам тебе подсказку: два — довольно далеко от двадцати одного.

— Тсс, — шипит она, прижимая пальцы к вискам. — Я думаю, — проходит мгновение. — Хорошо, ещё.

Я тоже беру ещё, добавив семерку пик к четверке бубен.

По мере того, как количество сданных карт растет, а колода в руках Габа становится все меньше, тревожное осознание поднимается по спине и сжимает затылок.

Может быть, я бы и не заметил этого, если бы не был так внимателен к каждому движению Пенелопы. Если бы я уже не пялился на ее пухлые губы, когда она прошептала «низкая ценность карты», или если бы не любовался часами на ее запястье, когда она сжала руку Рори.

Я переключаю свое внимание на Рори и начинаю размышлять о других вещах, которые я списал на ее причуды. И тут я понимаю: постукивание ее пальцев по столу — не нервная привычка, она, блять, считает.

— Блэкджек! — снова взвизгивает она.

На этот раз я не поздравляю ее. Вместо этого я поднимаю глаза, чтобы встретиться взглядом с Пенелопой, и поднимаю брови.

Что-то в моем выражении стирает ухмылку с ее лица.

— Пенелопа.

Ее плечи напрягаются.

— Я дам тебе десятисекундную фору.

Но к тому времени, как предупреждение срывается с моих губ, маленькая негодница уже на ногах.

Глава двадцать восьмая

Может, я и лгунья и мошенница, но Рафаэль такой же. Он определенно не досчитал до десяти, прежде чем поднялся на ноги и направился сквозь толпу ко мне.

Паника бурлит в моих венах, и я врываюсь в дверь без опознавательных знаков, не имея ни малейшего представления о направлении. Когда она захлопывается за мной, шум вечеринки стихает, и на меня обрушивается запах влажной земли. Еще одна пещера — отлично. Вдали от любопытных глаз моя быстрая походка переходит в неуклюжий бег, по мере того как я углубляюсь в темноту. Эта пещера переходит в другую, потом в еще одну, а когда я снова сворачиваю и не вижу никакого света, то понимаю, что я чертова идиотка. Почему я все время забегаю в места, не зная, куда они ведут?

Наверное, потому, что неизвестность впереди меня все же менее пугает, чем известность позади.

Подавляя подступающий к горлу страх, я продолжаю двигаться, отвлекаясь на мысленный монолог.

Подсчет карт без какой-либо посторонней помощи не является незаконным. Нет такого закона, согласно которому игрок не может присвоить каждой карте высокое или низкое ценность, чтобы оценить значения ещё не разыгранных карт.

Эта речь годами хранилась у меня в голове в одном из тех мысленных ячеек «На случай непредвиденных обстоятельств», но мне никогда не приходилось ее использовать. Я пыталась сделать это с Мартином О'Хара, но его рука нашла мое горло прежде, чем я успела ее сказать.

Интересно, куда направятся руки Рафаэля, когда он поймает меня?

В четверг вечером его рука тоже потянулась к моему горлу. Чего я никак не ожидала, так это того, что она соскользнёт с меня, когда я признаюсь в своем самом страшном грехе, а потом он уложит меня в своей машине и скажет, что разберется с этим. Что это вообще значит? Должна ли я испытывать беспокойство или облегчение?

Холодок пробегает у меня по спине, и не только потому, что здесь холодно. Теперь стало еще темнее, и я даже не могу увидеть, как мои рваные облачка конденсата окрашивают черноту.

Мои пальцы цепляются за скалистую стену, следуя изгибу в другой чертов туннель, где я врезаюсь во что-то похожее на камень. Что-то с горячими руками, бешеным сердцебиением, не заботящееся о моей безопасности, прижимает меня к стене.

Если бы миллион врагов последовали за мной в сеть пещер, я бы все равно знала, что это Рафаэль нашел меня. Потому что, Господи, никакой другой аромат не смог бы разжечь огонь между моих бедер так, как теплая смесь из одеколона, мяты и опасности, просачивающийся из пор этого мужчины. Даже горьковатый запах виски, покидающий его губы и касающийся моего горла, не беспокоит меня: я слишком кайфую от веса его тела, заключающего меня в клетку.

Джентльмен. Этого слова не существует под покровом этой тьмы, и когда его руки начинают блуждать, я знаю, что не хочу этого. Они хватают подол моего платья и задирают его вверх по бедрам. Если бы от настойчивости его движений у меня так не кружилась голова, я бы сказала ему быть осторожным, потому что я оставила бирку на этом платье в надежде вернуть его завтра.

— Красивое платье, — шепчет он, весь облаченный в шелк яда, против трепещущего пульса в моем горле. — Ты его украла?

Его руки касаются моих обнаженных бедер, ткань моего платья теперь обвивается вокруг его предплечий. Каждый сантиметр моего тела поет от предвкушения, а ледяной холод, свистящий в маленьком промежутке между нами, напоминает мне, что мне не должно быть так чертовски жарко в декабре.

— Не в этот раз, — мурлычу я, прижимаясь губами к его груди. — Я купила его на полученные от стриптиза деньги…

Сильный, горячий шлепок падает на мою задницу, и мой удивленный вскрик впитался в дорогую ткань его рубашки.

— Что я говорил о стриптизе для других мужчин, Пенелопа? — говорит он, его грубый тон противоречит медленным, успокаивающим кругам, которые его ладонь теперь делает по моей ноющей заднице.

— Мне не нужно раздеваться для других мужчин. У меня есть один клиент, который переплачивает за приватные танцы в своей машине.

Ещё один шлепок. Такой громкий, что удар эхом отражается от капающего потолка. Мой стон поднимается вслед за ним,