Большой круг - Мэгги Шипстед

уехали с передвижной выставкой аж в Бостон и Нью-Йорк, один купил музей в Сент-Луисе. Джейми переманил один известный маклер из Сан-Франциско, и он расстался с Флавианом.

– Не знаю, почему я думаю, что на Аляске все должно остаться так же пусто и трудно, как раньше, – сказала Мэриен во время прогулки по широкому, пустому берегу. Волны набрасывали на песок блестящий кожаный покров воды, серебро с отражающимся туманом. – Мелочно с моей стороны, так как причина не столько в самом крае, сколько в моем тщеславии.

– Ты оказалась там, поскольку тебе нужно было где-то спрятаться, – пожал плечами Джейми. – Логично, что ты инстинктивно не хочешь пускать туда людей.

– Может быть. Аляска для меня крепость. – Мэриен подняла ракушку и бросила ее в воду. – Тебе надо приехать посмотреть. Ты должен ее написать.

– С удовольствием. Приеду.

Новые картины Джейми излучали таинственный внутренний свет. В них сохранились скривления первых пейзажей, написанных им после отъезда из Ванкувера, и, хотя чаще всего темой становился океан, углов не имеющий, в работах по-прежнему проступало ощущение, будто изображение сложено, сжато и парадоксальным образом передает расширяющуюся открытость. Большой, размером почти со стену холст был прислонен к стене напротив узкой железной кровати, где спала Мэриен. Глядя на него, она испытывала чувство, словно приближается к горизонту.

Через несколько дней, не попрощавшись, она полетела над проржавленной осенью землей в Миссулу. Там еще остались прежние летчики, не поверившие своим глазам. Они, мол, не сомневались, что она погибла, так или эдак.

Дом Уоллеса купил университетский профессор истории, и Мэриен, направляясь к хижине Калеба и проходя мимо, увидела свежую краску, починенную крышу и чистые окна. Амбар, судя по всему, пустовал, зато флигель прихорошили, покрасили, на окнах стояли цветы в ящиках. Маленькая девочка в синем платьице, играющая с куклой на веранде, замерла и посмотрела на Мэриен. Другая женщина, вероятно, замедлила бы шаг, поздоровалась, сообщила, что они с братом, когда были маленькими, спали на этой самой веранде. Другая женщина, увидев в опрятном доме надежно защищенное детство, вероятно, испытала бы легкую печаль, но Мэриен взгрустнула лишь из-за столь памятного простого буйства тех лет, когда думала единственно о том, как бы расширить свой мир. И по тропинке между деревьями она прошла дальше.

* * *

– У меня есть девушка, – заявил Калеб. – Я думал, что должен сказать.

Мэриен словно толкнули, неприятное чувство. Они сидели на заднем крыльце его хижины и пили из оловянных кружек виски.

– Рада за тебя.

– Я думал, если напишу и расскажу, ты не приедешь.

– Я бы приехала, – ответила она, не понимая, говорит ли правду.

Ей нравилась близость его тела, прохладный воздух, рыжие листья, приятное предощущение секса. Но теперь вдруг стало жарко, она разозлилась и, к своему ужасу, почувствовала подступающие слезы. Прокашлялась.

– Все-таки стоило мне рассказать, я бы подумала насчет ночлега.

– Оставайся. Я посплю на полу.

– А твоей девушке это понравится?

Калеб не ответил.

– Кто она? – спросила Мэриен.

– Преподавательница английского в средней школе. Приехала сюда совсем одна из Канзаса. Она бы тебе понравилась – лихая. Смелая, правда.

– Да, пойти в преподаватели само по себе смело.

Калеб сидел не шевелясь. Смотря в кружку, тихо сказал:

– Я знал, что тебе не понравится.

– И тем не менее ты позволил мне приехать сюда. Ты меня проверял?

– Если бы я тебя проверял, то теперь знал бы, что тебе совершенно неинтересно меня видеть, если мы не… – он осекся. – Не знаю, как назвать. Правда не знаю, чем мы занимаемся. Трахаемся? Спим?

Она тоже так и не сумела найти подходящее слово.

– А как ты называешь это занятие с ней?

– Мы этим не занимаемся.

– Не занимаетесь?

– Она не такая.

Мэриен вспыхнула:

– Не такая, как я.

Калеб встал:

– Да, не такая, поскольку с ней я понимаю, что происходит. Понимаю, чего она от меня хочет.

Она тоже встала и повернулась к нему лицом:

– Ладно. Продолжай. Чего она от тебя хочет?

– Она хочет… не знаю. Гулять в горах и устраивать пикники. Славно проводить время.

– Как мило, Калеб. Рада, что ты наконец встретил такую чудесную девушку.

Его взгляд пронзил ее, как шило:

– Она хочет моей любви.

Мэриен никак не могла отдышаться. Она понимала, Калеб толкает ее к тому, чтобы она спросила, дал ли он девушке то, чего она хочет. Но она не спросит. Она чувствовала себя тихо рычащей собакой.

– Ты собираешься жениться на ней?

Калеб вздрогнул.

– Значит, ты такой же, как все остальные. Будешь жить в симпатичном домике с симпатичной женщиной, народишь кучу детишек, а по вечерам в тапочках и с трубкой будешь читать газеты.

– Я не знаю! – Почти крик: – Чего ты от меня хочешь? Чтобы я сидел тут наготове, на случай если вдруг потребуется отвезти тебе письмо? Ты даже ни разу не поблагодарила меня. Или ждать, когда тебе понадобится человек, который скажет тебе, дескать, ты, делая то, что хочешь и когда хочешь, даже если это наихудшее из возможных решений, абсолютно права? Или ждать, когда ты захочешь трахнуть меня раз в пять лет? А потом опять уедешь, даже не попрощавшись.

Калеб развернулся и быстро отошел, затем присел на корточки, закрыв голову руками. Мэриен подошла к нему, опустилась на колени в грязь. Он откинулся, потянув ее за собой. Обнял крепко, до боли. Одной рукой она схватила его за косу и потянула ее.

– Прости, – буркнула она ему в плечо. – И спасибо, что привозил мне письма.

Он долго молчал, зарывшись лицом в ее шею, прижавшись к ней. Наконец сказал:

– Сейчас ты попрощаешься.

– Нет.

– Но ты же уезжаешь.

Ткнувшись ему в грудь, Мэриен кивнула.

Сиэтл

Декабрь 1941 г.

Два месяца спустя

Зайдя на выставку в одолженном, слишком коротком смокинге и с бокалом шампанского в руке, Джейми тут же принялся искать Сару Фэи. Много недель его не оставляла пугающая надежда, что она будет здесь.

Все годы, прошедшие с того дня, когда Джейми приезжал в Сиэтл на церемонию награждения, он избегал этого города, в основном из-за страха натолкнуться на Сару или кого-либо из семейства Фэи. Однако чего он боялся? Что они теперь могли ему сделать? В хорошие минуты он думал: ничего. В унылые перебирал четыре неотвязные, хоть и нерациональные пугалки. Во-первых, Джейми боялся, как бы Фэи не решили, будто вся его карьера – попытка вскарабкаться наверх и влиться в их ряды. Во-вторых, а вдруг ему как-то дадут понять, насколько смешны все его поступки, а сам он выскочка? В-третьих, он боялся, что все еще любит Сару, а в-четвертых, что больше не любит.

Последние два пункта были особенно смешны, поскольку единственной причиной его постоянных мыслей о Саре, решил Джейми, стал их столь резкий разрыв. Она напоминала книгу, откуда выдрали последнюю страницу, оставив его на милость собственного воображения. Если бы он имел возможность видеть ее, Сара не превратилась бы в соблазнительную тайну, сильфиду из грез, к кому обращался его разум, когда с другими девушками все шло наперекосяк (а оно всегда шло наперекосяк), в волшебное решение всех загадок и утоление всех разочарований его существования. Она осталась бы реальной женщиной. Стало быть, размышлял Джейми, когда он встретил ее, он так жаждал любви, так отчаянно хотел собственной жизни, что непомерно раздул юношеское увлечение. Было лето поцелуев, ну и что? Стоит ему увидеть ее, он излечится.

И, вполне вероятно, она будет замужем, что станет окончательным решением всех вопросов.

В любом случае чего уж. Отказываться от выставки было бы безумием. Он приехал за два дня до открытия, чтобы проследить за развеской, а в свободное время гулял по городу, вбирая перемены, потребовавшие десятилетия. Во время прогулок, вспоминая жившего тут мальчика, Джейми светился сладко-горькой радостью. Здесь мысли о Саре ощущались терпимо тоскливыми, а не слезными, как в других местах. В дощатом доме на берегу Орегона он иногда смотрел на свои старые, изображавшие ее рисунки. Сходство с оригиналом-подростком еще волновало его, но потом он ходил мрачный и пристыженный.