Большой круг - Мэгги Шипстед

дерьме, с которым черные сталкиваются в Голливуде, даже если у всех пуританское воспитание. О том, как иногда бывает одиноко, какие невежи редакторы, как явно они не хотят черных в помещении, а то, видишь ли, не обращая внимания на цвет кожи или произнося пустые фразы, чувствуют себя неловко. Как все считали, будто он работает только на черных звезд или баскетболистов. Как его до сих пор принимают за ассистента, хотя ему тридцать девять лет и он имеет сногсшибательный успех. Как его до сих пор останавливают копы, сомневаясь, что у него может быть «тесла». До того как Оливера взяли в «Архангела», босс Алексея велел ему состричь дреды. «Если хочешь, чтобы тебя принимали всерьез, потрудись сделать серьезную прическу», – заявил он. Алексей не сделал, теперь он партнер, и никто ничего не говорит ему про волосы, только несоразмерные комплименты.

Во время приветствия перед благотворительным ужином он подошел ко мне боком, и мы смотрели в одну сторону, как будто куда-то ехали.

– Я не знала, что ты тоже будешь, – сказала я.

– Я тоже. Два дня назад узнал. Оливер достал меня с мальчишником. У меня кончились отговорки.

Оливер считал, что Алексей мало развлекается, и всучил ему танец на коленях, часы «Патек Филипп», пятьдесят тысяч баксов для проигрыша в покер, шампанское, чтобы тот поливал толпу в каком-то клубе, где знаменитый диджей время от времени нажимал клавишу ноутбука.

– Не помню, чтобы я подписывался на реконструкцию «Красавцев», – продолжал Алексей. – Теперь у меня на очереди амок в «Порше»?

Я рассмеялась в лицо подошедшим випам, какие-то богатые на вид родители и две девочки-подростка в вызывающих тревогу сексуальных прикидах à la Катерина. С другого конца помещения на нас посмотрел Оливер.

– Прости. – Алексей заполз обратно в раковину профессионала и отошел к Оливеру.

Были еще какие-то маленькие девочки, люди в костюмах, одинокий бородатый парень, изложивший целую эзотерическую теорию о философии, лежащей в основании «Архангела». Я улыбалась, раздавала автографы, позировала для фото, но видела при этом только Алексея, хоть и не смотрела на него. Редвуд практически выветрился из головы. Я вспоминала о нем с нежностью, даже ностальгией, как будто наш так и не случившийся роман был далеко в прошлом. Когда Алексей опять придвинулся боком, я не стала смотреть на него, но он заполнил мой горизонт, как грозовой фронт. Сбоку он спросил:

– Хочешь потом выпить?

* * *

Мы бодренько делали вид, что сплетничаем в тусклом свете тайного бара для крупных игроков и знаменитостей. Прекрасно. Мы друзья. А что делают друзья? Тусят. Догоняются. Мы оба щитом выставили перед собой вранье.

– Ты ведь не разнесешь? – спросил Алексей, имея в виду Оливера, развлекающегося с подростком. – Такое нам сейчас нужно меньше всего.

– А Гвендолин знает? Она безутешна?

Алексей закатил глаза:

– Подозревает. Оливеру пришлось штурмовать обаянием.

– Все равно выползет.

– Не все выползает. – Алексей пристально посмотрел на меня: – Очень надеюсь, что не все.

С потолка, отбрасывая на нас водянистое сияние, свисал огромный скульптурный светильник, шар из голубых стеклянных щупалец, напоминающий морского анемона.

– Да, – сказала я, – кое-что остается между двумя.

– Однако такое тоже может напугать до усрачки. Возможно, кое-кто считал, не грех чуть-чуть пошалить, а потом от реальности наложил в штаны.

– Но, возможно, другой кое-кто мог бы проявить больше понимания. Мне кажется, кое-кто, возможно, поддался эмоциям и отказался видеть картину целиком.

Он улыбнулся, его щеки засияли голубым:

– Возможно.

– Представляется возможным. – Я сделала глоток.

– Возможно, и кое-какие чувства задержались подольше, чем кое-кто ожидал.

– Возможно, это кое-кому знакомо.

Потом мы продолжили петляющий, безобидный разговор, наверстывая упущенное, но щиты были опущены. Иногда легко почувствовать, что дерзость – форма защиты, что бесшабашность каким-то образом нейтрализует опасность. Сидя в обитой бордовым бархатом кабинке, я не спрашивала Алексея ни о семье, ни о том, какие именно он испытывает ко мне чувства, ни о в самом деле важном для меня. Я рассказывала о сэре Хьюго и Мэриен Грейвз и опять превратила Редвуда в лоха, которого мы все выдоили, прежде чем его вымыло из города волной озадаченного разочарования.

– Хороший будет? – спросил он. – Фильм?

Я лишь изредка задавала себе этот вопрос и никогда на него не отвечала. Обычно люди вокруг меня твердили, что он будет хорошим, и не позволяли себе никаких сомнений.

– Не знаю, – ответила я.

И вдруг все стало таким же хлипким, как когда я взялась за штурвал «Цессны». Алексей, ободряя, положил мне руку на колено.

В номере он стянул с меня подиумные джинсы и пиджак, нетерпеливо сунул лицо между ног. Когда мы трахались, он перевернул меня на живот и прошептал на ухо мое имя; мое лицо было в горячей темноте подушки, и я поняла, что плачу. За окном пустыня стала бордовой, затем черной, потом кто-то щелкнул городским выключателем, зажег мандариновую сеть, готовую уловить какого-нибудь падающего с неба невидимого циркача.

* * *

Когда Алексей уходил, я, накинув гостиничный халат, подошла к двери и поцеловала его. С потолка свисал глянцевый черный пузырь, похожий на яйцо, снесенное морским существом, глянцевый черный пузырь, типа гарантирующий, что никто не проникнет в пространство между лифтом и дверью моего номера, глянцевый черный пузырь, скрывающий камеру, запечатлевшую наш поцелуй, камеру, пославшую безмолвные, бесцветные, фиксирующие время кадры с нашим поцелуем сотруднику службы безопасности отеля, который, вероятно, ненавидел свою работу, ненавидел мерзавцев, останавливающихся в этих люксах, возможно, уже знал, что я скандальная шлюшка, и хотел, чтобы все узнали о моей развращенности. В любом случае парень увидел шанс срубить бабла и им воспользовался.

Война

Валдиз, Аляска

Октябрь 1941 г.

Через два года и девять месяцев после встречи Мэриен и Джейми в Ванкувере

Мэриен надеялась, что война не доберется до Аляски, что ей не будет до Аляски дела, но в 1940 году кто-то где-то в конце концов задумался о стратегических преимуществах этого гигантского холодного сгустка территории, прилегающей к Тихому океану, и о растущей вероятности того, что вскоре потребуется любое стратегическое преимущество. Анкоридж наполнился солдатами. Бешеное строительство началось на базах здесь, в Фэрбанксе, у десятка аэродромов, расположившихся по линии с востока на запад, от Уайтхорса в канадском Юконе до Нома на берегу Берингова моря. Продовольственные поставки, строительные материалы, люди хлынули на кораблях, проникли на север в глубь Территории на грузовиках и поездах, лодках и самолетах.

Никто в правительстве не собирался заключать договор на перевозку грузов с женщиной, но на заключивших такие договоры летчиков работы навалилось больше, чем они могли выполнить, и на сей раз заказчик, который, как можно было надеяться, заплатит. Кое-кто перебрасывал заказы Мэриен. На свою часть денег от дома Уоллеса у парня, уезжавшего с севера в Аризону, она купила потрепанный двухмоторный «Бичкрафт» и сняла хороший деревянный дом в Фэрбанксе. Мэриен славилась своей загадочной способностью летать в нелетную погоду и приземляться точно там, где планировала, даже когда всю Территорию укрывало одно большое непроницаемое облако. Некоторые пилоты называли ее ведьмой. Мэриен не возражала. Она и в разговорах с Баркли называла себя ведьмой, потому что хотела ею быть.

В горах и тундре появились готовые базы с ангарами, диспетчерскими вышками, с домами, напичканными всеми современными удобствами, аккуратные поселения, собранные с миру по нитке. Мэриен помогала их строить, да и все трудолюбиво корпели, как муравьи. Пустынные территории в основном такими и остались, однако Мэриен ощущала весь край своим, переживала за него. Появились новые военные летчики, возомнившие о себе невесть что, но им не приходилось осваивать эту землю. Они всего-навсего учились летать, летали от маяка до маяка, садились не абы где, а на настоящие посадочные полосы. Да, в богом забытом месте бывали грозы. Да, самолеты пропадали, однако пилоту не нужно было завоевывать Аляску, как раньше. Ей казалось, что нет.

Она взяла тайм-аут и полетела на юг повидать Джейми, жившего в насквозь продуваемом дощатом доме, откуда открывался вид на окутанное дымкой, печальное побережье Орегона. Он больше не работал для Общества искусств, поскольку, когда под видом заказов принимал подачки, ему становилось не по себе. Его картины начали покупать коллекционеры; три пейзажа