Колея к ржавому солнцу - Денис Воронин

То, что старуха беспокоилась о нем как о маленьком, забавляло.

Чаинки взметнулись к поверхности горячей воды, окрашивая ее в золотисто-коричневый цвет. Тим накрыл френч-пресс крышкой и победителем взглянул на хозяйку, но та уже отвернулась, что-то отыскивая в раскрытом холодильнике.

Евдокия Дементьевна напоминала Тиму персонаж давным-давно прочитанного стихотворения: «Жила-была веселая старушка, затейница, спортсменка, хохотушка. Она любила слушать анекдоты и хохотать над ними до икоты…» Тим вдруг вспомнил про свою бабушку, Полину Ивановну. С удивлением подумал, что ничуть не соскучился по ней. Хотя, если разобраться, времени, чтобы скучать, у него тут нет. И живется ему ничего себе – ни тебе книг, ни ученья.

– А молоко у вас есть? – спросил у хозяйки Матрос (как его называл Игорь), орудуя ножом над куском твердого сыра.

– А как же, Андрей? Есть, конечно, – ответила та. – Но ты ведь не говорил про кофе. Молоко будешь с чаем?

– Э-э, ну да, с чаем, типа того, – неуверенно произнес Андрей-Матрос. – И без чая тоже буду, если можно. Просто так. Я молоко люблю, потому что в прошлой жизни котаном был… Все, настрогал вам сырок…

– Вот, – Евдокия Дементьевна достала из холодильника картонную коробку с молоком и передала Матросу, – неси в комнату, Котан Усатыч… Тим, варенье захвати… Да, это, сливовое… А я покурю и принесу чашки-ложки.

Тим увидел, как пожилая женщина вынула из кармана яркого и цветастого, как у цыганки, халата пачку тонких сигарет и зажигалку, прикурила.

– Идите-идите. Нечего смотреть, как бабка себя травит. Вторая дверь по коридору направо. Я сейчас.

Неожиданно появившаяся в узкой темной комнате Сталинграда выгнала их обоих, оставшись с Игорем наедине. Тим с Матросом, недоуменно постояв в коридоре, зашли на общую кухню, где увидели бабулю, зажигающую под чайником газ. Через три минуты после знакомства их пригласили на чаепитие. И теперь они вдвоем тащили в комнату подносы с едой и напитками. А Юля, по словам старухи, уже сидела у нее в комнате.

Стоя под дверями комнаты Игоря, из которой их выгнали, Тим услышал, как Сталинграда спросила Игоря про какие-то документы. Документы? Что у них там за дела?.. Впрочем, Тима сейчас интересовало не то, что за дела у Игоря со Сталинградой, а другое…

– Пожрем хоть, – заметил Матрос, останавливаясь перед нужной дверью. – Это никогда не повредит… Открывай!.. Ого, ни фига себе, Сталин! – вытаращился он на черно-белый портрет на стене комнаты, потом запоздало сказал: – Ой, здрасьте!

Тим тоже поздоровался с сидевшей в кресле хорошо одетой сухопарой старухой с прической молодого Макаревича и водрузил поднос на столик. Напротив старухи, подвернув под себя ноги, сидела и что-то ей рассказывала Юля.

– Погоди, Юляш, – прервала вдруг ее рассказ старуха и уставилась на Тима, будто увидела привидение, стерегущее в глухом месте зарытое золото.

Может, так оно и было, потому что в голове Тима, пока он заваривал чай, крутилась только одна мысль. Про знак хобо «Срочно делай ноги» на картинке, пришедшей на монитор ноутбука со спутника. И про полусгнивший сундук, полный бриллиантов.

А старуха с прической Макаревича продолжала какое-то время внимательно смотреть на мальчика, затем тряхнула кудрями и с чувством произнесла:

– Мать твою, господи!.. Прямо Бенджамин Баттон…

* * *

Оказалось, что есть такая книжка. Тим ее не читал, только видел фильм про странного человека по имени Бенджамин Баттон, для которого время текло в обратную сторону. Родившись глубоким стариком, он умер крохотным младенцем. Грустное, но интересное кино, в котором играл Брэд Питт.

В первый момент Тим подумал, что его сравнили с известным актером. Сравнение ему польстило, и Тиму пришлось сделать над собой усилие, чтобы не раздуться от гордости. И правильно сделал, потому что сразу выяснилось, что Илиада Михайловна имела в виду другое.

– Представляешь, Доня, – три минуты спустя говорила она своей подруге, – мы уже встречались. Только я тогда была девчонкой, а он взрослым. Теперь все наоборот – я старуха, а он мальчик… Тебе сколько лет, Тим?

– Тринадцать, – хмуро ответил тот, вспомнив попытку скрыть от Юли свой юный возраст во время вчерашней попойки в кают-компании.

Юля хихикнула со своего места, и Тим, разозлившись, произнес тихим шепотом:

– Ничего смешного, Юляш-Беляш.

– Маленький мальчик сел на диванчик, ножку поднял… – услышал он в ответ от девочки.

– Юля! Тим! – оборвала их препирания Евдокия Дементьевна. – Почти взрослые, а ведете себя!..

– Ага, точно. Тринадцать лет – а силушки и ума кот наплакал, – поддела Тима Юля так, чтобы услышал он один.

Тим промолчал и подумал, захочет ли теперь Юля с ним дружить. Все-таки ей пятнадцать…

– Доня, я тебе рассказывала эту историю, – с деланным возмущением сказала Илиада Михайловна подруге, – несколько раз, а ты не помнишь…

– Ну, склероз, наверное, – пожала плечами Евдокия Дементьевна, накладывая в хрустальную розетку сливовое варенье, вкусное даже на вид. – Ты начинай рассказывать снова, я и вспомню. Да и ребята не слышали, им тоже интересно. Да, Андрей?

– Ага… Это… интересно… А можно еще молока?.. Так бы под коровкой и лежал все время…

– Коровка бы на тебя своих лепешек выдавила, – вставила Юля.

– Ой, помолчи-ка лучше… Ты откуда такая умная, а?..

– Лучше? Лучше ответь, девушка-то у тебя есть?..

– А ну, заткнитесь оба! И слушайте все! – громогласно возвестила Илиада Михайловна. – Пейте свой чай, а я пока вам понадоедаю… Случилось это в сорок первом году, в самом начале войны. Мне тогда десять лет было, меньше, чем Тиму сейчас…

В первых числах июня, сразу после окончания четвертого класса, Илиаду Михайловну, тогда – просто школьницу Илиаду, вместе со старшей сестрой Калевалой родители вывезли к тетке в Ленинградскую область. Деревенька на Карельском перешейке называлась Йокикюля, по-фински – «Деревня на реке». После войны ее назовут Стрельцово. Йокикюля и вправду находилась на небольшой речке, впадавшей в озеро Муолаанъярви. Места хорошие – грибной лес, большое озеро, где водилось много рыбы, река. Финские жители, уходя зимой сорокового вместе с войсками, не стали разрушать деревню, оставив ее в идеальном состоянии. Надеялись вернуться. А на территориях, отошедших Советскому Союзу после Зимней войны, была образована Карело-Финская ССР, и ее стали заселять выходцами из братских республик. Соседями тетки Илиады стали две татарские семьи и еще несколько уроженцев Костромской области. Сама тетка родилась под Гатчиной, но перебралась поближе к братской могиле, где похоронили ее мужа, убитого в декабре тридцать девятого финским снайпером.

Родители Илиады, погостив выходные в Йокикюля, вернулись в Ленинград, откуда еще через несколько дней на поезде выехали в Казахстан, повидать родственников отца. Илиада и Калевала остались с