Разбой - Петр Воробьев

В голове Несебудки наконец сложились воедино все воеводины молчания и переводы разговора. Вытерев руки рушником, она вышла из-за катка, упёрла кулаки в бока, и сказала:

– Вратислав свет Вышеполкович, немало лет уже про тебя говорят, что ты самый храбрый смертный в земном круге, так наберись храбрости, скажи Самбору, что пришёл сказать!

Вратислав набычился и покраснел. В кухне словно потемнело, даром что свет позднелетней Сунны лился сквозь гранёные стёкла в свинцовых переплётах. Воевода сжал кулаки, разжал, стряхнул что-то несуществующее со щетины на подбородке, поднялся из-за стола, и поклонился ключнице.

– Твоя правда, Несебудка свет Одгримовна! Я ни о чём не заморачиваюсь обычно, но вот что я сейчас скажу, мне будет сказать куда страшнее, чем через горячую зону атомного котла на карачках проползти. Самбор, – Вратислав снова поклонился, на этот раз в пояс.

– Ты что это? – удивился Самбор.

– Собко помер, Земомысл помер, ты старший муж в роду. Стало быть, мне у тебя первого разрешения искать, при свидетелях, как обычай велит.

Самбор опешил:

– Погоди… Разрешения… У старшего мужа в роду… Это чтоб руки невесты просить?! Но Витославке ещё два года в школе учиться, они только наутро с матушкой в Волын полетели книжки покупать… Да и за кого ты её просить будешь? Неужто сын у тебя сыскался?

– Самбор свет Мествинович! Сам я! Хочу замуж позвать! Матушку твою! – могучие плечи Вратислава распрямились. – Люба мне Венцеслава, одна во всём круге земном, уж боле трёх дюжин лет!

Глава дюжина девятая. Окрестности озера Эврешен

Первая по объявленной ценности голова в земном круге пока что не была разлучена с тощей шеей, присоединённой к немолодому костлявому телу винландского учёного мужа, известного как Бирус Шкуродёр. Награду можно было считать запоздалым и пришедшим с неожиданной стороны признанием таланта Бируса мистагога, ранее отлучённого от мистерии, вроде бы за мучительство животных. При этом нелестно прозванного Шкуродёра, по крайней мере, насколько было известно Кольбейну сыну Флоси, нигде не объявляли вне закона: просто несколько членов совета нордланского товарищества аэронавтов за пивом, вином, чимаром, и так далее доверительно сообщили нескольким старшинам охотников за головами, что за первую достоверную весть о смерти изобретателя биологической самонаводящейся ракеты причитается плата, да такая, что золота не только хватит на роскошный аэронаос, но останется и на синтетическое топливо, чтобы кругом облететь Хейм несколько дюжин раз.

В общем случае, если б кто сделал такое предложение лично Кольбейну, оно пришлось бы ему сильно не по нраву. Охотник за головами, конечно, не блюститель закона, как ленсманн[295] в фюльке[296] или войт[297] в городе, но тоже имеет к закону прямое и важное отношение. Как мусорщик вывозит и собирает мусор и определяет, что отправить на какую переработку, так значительная часть времени охотника за головами уходит на разбирательство с отходами системы законопроизводства – смертными, объявленными вне закона и лишёнными его защиты. И впридачу, конечно, охотник ловит и перед вечем сдаёт обиженным менее закоренелых злодеев, как народная воля купно с законом определяет.

Не заплатившего виру убийцу – родне убитого, экологам – дичекрадов, эфирным вещателям – колбасников, винландским скотоводам – дурней, пытающихся распахать Великую Степь отвальным плугом, и так далее. Скользкое же предложение аэронавтического товарищества, если напрямую и не нарушало закон, то уж точно его за рёсту обходило, окольными тропами в безлунную ночь, и любому охотнику за головами, верному цеховой клятве, стоило бы трижды подумать, прежде чем на него согласиться. То есть если бы это предложение не касалось Бируса – как раз для него, Кольбейн сделал бы исключение. Не за само по себе изобретение, а за лёгкость, с которой Шкуродёровы ракеты с обученными голубями оказались в руках почитай что у каждого воздушного разбойника. Это даже если не вспоминать о чолдонцах.

Пока учёные мужи и жёны, а также смышлёные неучи, не след и их забывать, искали способ обезвредить похабно действенное винландское изобретение, движение аэронаосов сократилось в несколько раз. Его и так затрудняли тучи пепла, выплёвываемые йотунским Орафайокулем, а теперь воздушные корабли надо было или срочно переоборудовать, увешивая их сетями, дюжинами пулемётов, и прочими довесками, уменьшавшими полезную нагрузку и не дававшими полной безопасности, или выпускать в воздух только под защитой броненосных летучих машин, прожорливых и опять-таки не всегда способных уберечься или уберечь аэронаос от ракеты.

Да и что там аэронаосы… Последней каплей для товарищества аэронавтов скорее всего стало исчезновение уже стратонаоса, вылетевшего из Рокина, порта где-то на юго-западе между венедами и Трегорландом. Корабль «Наитие Аксиагасто» вёз больше гросса кронийских и сноргландских беженцев, искавших пристанища в тёплых краях. Связь потерялась незадолго до весеннего солнцележания над Диким Полем, ещё через неделю на сброшенной с фотоспутника плёнке обнаружился переломанный надвое взрывом каркас, а когда спасатели, вышедшие из Самкуша на лёгких бронеходах, добрались до места катастрофы, из живых существ они застали там только пятнистых бырсей, безумно хохотавших над начисто обглоданными костями. Через некоторое время появились слухи о немногих спасшихся и проданных в рабство. Телеракеты, способные сбить стратонаос, вроде бы имелись у Альдейгьи, Лимена, и Фрамиборга, но сложной электроники с клеймом изготовителя среди обломков не нашлось. Зато обнаружился кусок безродного оптического стекла в пластмассовой раме с полурасплавленными взрывом ячейками, на которых отпечатались перья – достаточно, чтобы опознать Шкуродёрову систему наведения. Кто именно запустил ракету в «Наитие», так и не выяснили.

«Раз без летучего броненосца всё равно не обойтись, так зачем вообще аэронаос»? Вскоре после весеннего равноденствия, так рассудил Кольбейн, и крайне своевременно: теперь его ватажники теснились на скамьях и в креслах под защитой полуторапядевой сотовой брони аспидоплана[298] «Слогтре дюжина два». Ублюдок самолёта и долгого кнорра прятался от недружелюбных глаз в пещере, полузатопленной водами озера Эврешен, что было вполне закономерно, поскольку и именем, и обличием «Слогтре» напоминал большую, жирнопузую, толстомордую, короткохвостую, сгорбленную летучую мышь цветом чернее чёрного, наполовину сложившую перепонки. Если б существовали водоплавающие летучие мыши, то есть.

Внутри аспидоплан был сильно меньше, чем снаружи – броня, авионика, мощнейшая механизация крыльев – только что не машут, дюжина взлётных двигателей, четыре ходовых, пушки, ракеты, и бешеная прорва топлива. Помимо Кольбейновой ватажки, в стиснутых всем этим добром отсеках разместились ещё и схоласты с громоздким электронным оборудованием. Их предводителям не нашлось места нигде, кроме как на сиденьях второго лётчика и второго штурмана, соответственно справа и за Кольбейновым креслом. Таким образом, Кольбейн невольно сделался участником научного спора, хоть и не полноправным: вставить даже слово в трепотню схоластов пока не получалось.

– Проблема может быть описана вот как. Расстояние от Хейма до Аудумлы…

– Эпицикл Трёска в расчёт не берём? – перебил гутана венед.

– Пока нет, с планетарными эпициклами бы разобраться. Расстояние меняется от семи с половиной до одиннадцати с небольшим трефальдгроссов[299] рёст, стало быть, электромагнитной волне от Аудумлы до Хейма лететь от дюжины и полутора до двух десятков диалептов. Это вполне ощутимая и измеримая разница. Сейчас где-то дюжина четыре.

– Но меняться она должна довольно медленно, так?

– Верно, но дело вот в чём. Схема из долины Санту начинает вместо случайных чисел выдавать кусок какой-то передачи каждый раз, когда Трёск выходит из-за диска Аудумлы.

– Так, и в чём проблема?

– Когда Трёск выходит из-за диска, – повторил звездочёт.

Венед непонимающе уставился на товарища.

– Если одновременно слушать передачу и смотреть в телескоп, передача начинается за дюжину и четыре диалепта до того, как Трёск показывается из-за диска в телескопе!

– Да чтоб я сдох! – наконец-то впечатлился венед.

С прагматической и подкреплённой нелегко добытым образованием, как и немалым горьким опытом, точки зрения Кольбейна автодидакта, сына Флоси, хронологическая нестыковка в дюжину и четыре диалепта на расстоянии, измеримом непредставимыми величинами – трефальдгроссы? – представляла гораздо меньшую странность, чем другие явления, начавшиеся после того, как безумные схоласты по найденному ими куску воссоздали демоническую машину и подключили питание.