День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

такой красы в цей Сибири! Хай живут здесь сыны. – И, помолчав, пояснил: – Зараз торгую артельным добром. Бо гроши треба, гроши, гроши! Объихав, мабуть, всю окрестность. Побываю ще тут, там и, мабуть, к пятнице вернусь в Покровское.

И, лукавым глазом взглянув на Катерину, которая была ниже его плеча, мечтающе заговорил:

– О Катерина! Сдается мне, старому дурню, шо я снова зараз той самый парубок с Черниговских Политалей, що копу жыта тягал на спине. А ты – та самая Глиня, шо дивилась на мене и, руки в боки, приговаривала: «О Терентий, ты зараз тащил по хутору копу жыта, возьми мене, попытай, чи дюже ты силен!» И я пытал, я ту Глиню, дивчину, мабуть, пудов в пьять, чи в семь, занес до Днепровской дубравы (было, мабуть, верст пьять, чи десять с гаком). А вона, як та мягкокрыла птица, льне ко мне, щекоче да ще добавляе: «О, Терентий, бачишь Днипро? Колы ты такой дюжий, попытай зи мною переплыть Днипро?» И шо ты думаешь, Катерина? Я, как був, в чоботах и в тех самых портках, шо носил на хуторе тико батько Охрим, зашел в Днипро. А вода такая дюже крепкая и ревучая, як те самые сычи в гаю! Глиня вцепилась мне в шею и мовит: «Терентий, утоним! Терентий, коханый Терентий, любочка ты мой! Терентий, дурень! Терентий, скаженый!!!» А я ее тягаю на себе, и зараз круча. Я прыгнул и поплыл в чоботах и тех самых штанах, шо в них можно было сховать и тебе, и твои бумаги, и все!..

– И… Как же вы… Переплыли? – спросила Катерина.

– Да як же? Переплыл. Трохи вона надавила мне выю, чи ба, шею! Так во, Катерина, було б мне лет осьмнадцать, поплыли б с тобой за тим самым снарядом хуч к черту в пекло!.. – И, подмигнув светлым глазом, дед Терентий направился к своим арбам, завидев приближающийся паром.

2

Дед Терентий ехал в Саянск и в другие села и деревушки, где он думал сбыть изделия своей промысловой артели и кое-что закупить. На одной его арбе, под присмотром здоровенного рыжебородого дядьки, стояли кадушки, туеса, квашни, совки, гребки, ушаты, тазы и прочая домашняя утварь. На другой арбе лежали какие-то тюки, сено и в передке – двухведерный медный самовар, приобретенный дедом для полевой бригады. Тут же, у самовара, сидела веснушчатая полнощекая внучка Зинка.

Паром подошел к берегу. Тихий ветерок крутил в воздухе пушистые семена тополя, гнал по берегу круглые колючие кусты прошлогоднего курая. На переправе было много народу. И все толпились у припаромка.

Наблюдая за черной одинокой тучей, пошевеливая белую бороду пальцами, дед Терентий заметил:

– Це ползет лихая година.

– Эта туча? – спросила Катерина.

– Я бачу, що це туча! Тильки дюже она поганая! – сказал Терентий, направляя арбы к парому.

Последним подъехал на соловом управленческом иноходце Григорий. Натянув поводья, сутулясь в седле, он зычно крикнул паромщику:

– За-хар! За-хар, слышишь? Наведи порядок. Что они у тебя сгрудились у въезда? Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь!

Властным голосом наводя порядок, Григорий въехал на паром и остановился у рулевой будки. Его одежда запылилась, и только на кожаной тужурке тускло поблескивали медные пуговицы. Темно-синяя фуражка, сдвинутая на лоб, закрывала глаза.

Катерина окинула Григория сердитым взглядом из-под мохнатых ресниц и отвернулась. Ее усатая, чуть вздернутая губка вздрагивала.

«В нем есть сила. Твердость и характер, – подумала она. – Его бы силу в дело Талгата, вот тогда бы!.. А вдруг он прав? Нет. И тысячу раз нет! Месторождение мы возьмем!» – И, закусив вздрагивающую губу, засмотрелась на мутное течение реки.

Искоса глянув на Катерину, Григорий вспомнил разговор у костра на рассвете и пылающее лицо Катерины, и ее вздрагивающую руку с оловянным камнем, и то, как она гневно выкрикнула: «Один за всех, ага?» Припоминая каждое ее слово, Григорий одобрительно и ласково подумал: «Ну и характер! С таким характером она, пожалуй, найдет все, что захочет!»

3

Паром отчалил, и тотчас же черная туча закрыла солнце; стало сумеречно, как вечером. Енисей почернел. По его гладкой поверхности пробежала легкая зыбь, будто он продрог. На правом берегу высокие тополя накренились от сильного напора ветра.

– О, це сатана! Бачишь, Катерина, вже реве!

– Завертело, доплыть бы!

Шквал рванул паром с такой силой, что пошатнулись люди, захрапели лошади, прижимаясь друг к другу. С чьей-то головы сорвало белый платок, словно кто-то расправил его в воздухе невидимыми руками, унося в реку, как большое письмо. У деда Терентия буря выхватила с воза пустое ведро и с грохотом бросила через перила в воду.

– О, хмара! Дюже крутая! – заметил дед, отвязывая от воза самовар.

Кто-то испуганно крикнул:

– Эй, паромщик! Держи поперек волн! Хлещет в лодки!

– Уто-онем! Мать пресвятая богородица! Утонем! – заголосила баба в красном платке.

Лошади, сбившись в кучу, теснимые огромным напором воздуха, пятились, нажимая упряжью на опалубку.

– Ой, ногу прижало-о! Выслободите ногу, родненькие-э-э!.. – завопил кто-то тонким, звенящим голосом.

Вдруг перила треснули, и крайний тарантас с маленькой саврасой лошаденкой свалился в реку. Инстинктивно почуяв опасность, лошади замерли на месте, прядая ушами.

Ветер свирепел. Волны ходили горами, белея гребнями, захлестывая лодки. Паром, перегружаясь, садился глубже и, не слушаясь управления, плыл на середине бушующей реки.

Григорий наблюдал за суматохой со стороны, от перил. Нахлобучив фуражку, он, не торопясь, закинул поводья на седло иноходца, отпустил у седла подпруги, прошел мимо Катерины и поднялся к рулевой будке Захара. Приложив ладони раструбом, закричал:

– Эй, мужики! Бабы! Лошадей распрягайте. Живея-а! Пошевеливайтесь! Живея-а-а! Трос рубите, трос! Слышите? Рубите топорами! Живея-а-а!

Буря дохнула свирепым напором. Фуражка Григория взлетела над паромом и шлепнулась в волны. Трос, протянутый через семь лодок, стоящих на якорях в реке, натянулся, как звенящая струна, и вдруг лопнул. Паром стремительно понесло вниз по реке. Захар и Григорий, налегая всей силою на рулевое колесо, старались правильно держать паром, но волны сбивали его и заворачивали.

Катерина сняла сапоги, плащ, шарф, прикрепила к седлу и помогла деду Терентию распрячь лошадь. Внучка ревела, вцепившись в штаны деда.

На левом берегу завыла сирена. Качаясь на волнах, от берега отплыл спасательный катер.

– О, лихо!.. А ну, внучка, седай на мене! – сказал дед, подставляя широкие плечи; двухведерный самовар он держал в руках.

– Дедушка, самовар бросьте! Видите, тонем! Бросьте самовар, он вас утопит!

– Ни, Катерина, нехай буде як буде!

– Утонете!

– А мабуть, не втопну?

Паром накренился. Женщины заголосили. Еще секунда – и… люди, лошади, брички – все полетело в кипящие волны.

– Дедушка!.. Держитесь!.. – Катерина успела схватить