Четверть века назад. Часть 1 - Болеслав Маркевич

Судьба, какъ видно, не хотѣла отказать ему въ этомъ удовольствіи. Божественная Офелія вышла въ эту минуту въ залу изъ боковой двери подлѣ ложи въ которой предстала она въ послѣдній разъ его «очарованнымъ взорамъ», — вышла, остановилась на мигъ, замѣтивъ эту еще неуспѣвшую разойтись публику, и робко, замедляя шаги, двинулась наконецъ мимо креселъ.

Старый энтузіастъ обдернулъ жилетъ, провелъ торопливо рукой по вороху сѣдыхъ своихъ кудрей и, отдѣлясь шага на два отъ своей компаніи, браво сталъ на пути княжны, глядя на нее во всѣ свои большіе, голубые, восторженные глаза.

Она поняла что этотъ незнакомый ей старичокъ съ добродушнымъ и чрезвычайно симпатичнымъ лицомъ хочетъ непремѣнно lui faire son petit bout de compliment, и что этого избѣгнуть нельзя, и со своею тихою улыбкой подошла къ нему, привѣтливо кланяясь увѣнчанною полевыми цвѣтами головкой.

Онъ торопливо и низко склонилъ голову въ свою очередь, шаркнувъ при этомъ ножкой, и заговорилъ:

— Княжна Елена Михайловна, не осудите невѣдомаго вамъ индивидуя за несоблюденіе, быть-можетъ принятыхъ въ высшемъ свѣтѣ приличій, а примите во вниманіе лишь то неодолимое побужденіе которое даетъ ему смѣлость навязаться вамъ, такъ-сказать, со своимъ разговоромъ… Смотритель ***скаго уѣзднаго училища Василій Григорьевичъ Юшковъ, поспѣшилъ онъ объявить ей свое званіе, и еще разъ шарнулъ ножкой.

— Я очень рада, пролепетала княжна.

Онъ глядѣлъ на нее восхищенными глазами… Ему такъ много, много хотѣлось бы сказать ей…. Но онъ боялся ей наскучить, да и при томъ волненіи которое одолѣвало его онъ чувствовалъ что не найдетъ надлежащихъ словъ.

— Не смѣю утруждать васъ долгою рѣчью, княжна Елена Михайловна, торопливо проговорилъ онъ:- объемлющее меня чувство вылью, такъ-сказать, въ двухъ краткихъ словахъ: я видѣлъ Шекспировскую Офелію, видѣлъ васъ, — могу теперь умереть спокойно!

Въ этой преувеличенности, въ этомъ необычномъ для ея уха эмфазѣ выраженія слышалась такая внутренняя искренность что Лина почувствовала себя глубоко тронутою. Она протянула ему руку.

— Благодарю васъ за ваши добрыя слова! Я ихъ конечно принять на свой счетъ не смѣю; я почти въ первый разъ играла на сценѣ, и если вышло хорошо, то просто потому кажется что такая ужь роль… Каждая, я увѣрена, на моемъ мѣстѣ сыграла бы точно такъ же какъ я….

Старикъ почтительно приподнялъ ея руку, чуть-чуть прикоснулся вытянутыми губами къ облегавшей ее перчаткѣ и такъ же почтительно опустилъ ее.

— Каждая? повторилъ онъ, и закачалъ головой. — Нѣтъ-съ! осмѣлюсь возразить вамъ. Типъ, наружный, такъ-сказать, смыслъ Офеліи извѣстенъ дѣйствительно, и его, пожалуй, передать въ состояніи каждая образованная и даже просто смышленая театральная актриса. Но вы-съ, вы дали намъ душу Офеліи прозрѣть, княжна Елена Михайловна, а за нею и собственную вашу душу… Тутъ-съ не искусство одно, тутъ нѣчто еще высшее говоритъ въ человѣкѣ и человѣку…

Лина вся зардѣлась вдругъ и сжала на мигъ болѣзненно брови.

Онъ замѣтилъ и очень смутился…. Но она замѣтила это въ свою очередь и поспѣшно проговорила:

— Я рада что вы на меня не сердитесь.

— За что это, помилуйте! Онъ руками всплеснулъ.

— За то что я не доиграла Офеліи, лишила васъ удовольствія дослушать ея роль до конца… Но я не могла, право; я осталась безъ голоса, говорила Лина, подымая на него свои смущенные и печальные глаза, — мое здоровье не особенно крѣпко.

— Не дай Богъ! Да хранитъ васъ весь сонмъ ангеловъ небесныхъ! вырвалось испуганно изъ груди старика-смотрителя… И со смерти князя Михайлы, никакой еще человѣческій голосъ не звучалъ для Лины такъ безкорыстно, такъ отечески нѣжно….

— Какой вы добрый! воскликнула она въ свою очередь, въ невольномъ порывѣ… Они были теперь одни въ опустѣвшей окончательно залѣ. Онъ совершенно растерялся, заморгалъ вѣками, подъ которыми уже проступали крупныя капли слезъ….

Дверь подлѣ ложи изъ которой вышла Лина, отворилась опять широко и шумно, и изъ нея вылетѣла во всей пунцовости своихъ розъ, бархата и торжествующаго вида неизбѣжная Ольга Акулина.

— Лина, вы еще здѣсь? Какъ я рада, мы войдемъ туда вмѣстѣ! крикнула она ей черезъ всю залу. — И никого, кромѣ васъ, продолжала она, оглянувшись и застегивая на ходу длинную бальную перчатку (она, разчитывала застать еще хвостъ знакомой ей уѣздной публики, которой была далеко не прочь пустить лишній разъ пыль въ глаза своимъ трескучимъ туалетомъ)…. Ахъ, Василій Григорьичъ, здравствуйте! проговорила она свысока, подходя къ разговаривавшимъ и не отрываясь взглядомъ отъ своей перчатки, — я не знала что вы попали, также въ число нашихъ зрителей. Какъ вы находите, не правда ли, очень удалось?

— Чрезвычайно, сударыня, отвѣтилъ старикъ, знавшій ее давно по городу и далеко не питавшій сочувствія къ ея самонадѣянности и претензіямъ;- ваше участіе въ драмѣ было въ особенности замѣтно, насмѣшливо промолвилъ онъ въ видѣ шутки.

Она громко разсмѣялась:

— Мое участіе… Меня вѣдь только для виду пригласили выйти на сцену сегодня. А вотъ къ завтрему я сама приглашаю васъ сюда, на мой бенефисъ. Я играю въ Львѣ Гурычѣ Синичкинѣ и много пою. Услышите, не раскаетесь!..

Старикъ поклонился холодно и молча.

Барышня покосилась на него:

— Или, можетъ-быть, колко отпустила она, — послѣ княжны вы почитаете меня уже совершенно не стоящею вниманія.

Этотъ намекъ на его какую-то будто бы искательность задѣлъ старика за живое; онъ даже покраснѣлъ весь:

— Напрасно, милостивая государыня, вы такъ полагаете: вниманія заслуживаете вы вполнѣ и отъ каждаго, а въ древнемъ мірѣ могли бы, смѣю думать, даже большую извѣстность пріобрѣсти.

— Это что же такое «въ древнемъ мірѣ»? Вы всегда какими-то притчами выражаетесь! молвила пренебрежительно Ольга.

— А то это значитъ, сударыня, что въ мірѣ языческомъ, въ противность тому чему научило насъ христіанство, женская личность превозносима была почти исключительно за ту внѣшнюю, такъ-сказать тѣлесную, прелесть коею могла она отличаться отъ другихъ, а не за тѣ высшіе, духовные дары, которые для насъ составляютъ ея лучшее украшеніе.

Отвѣчать на этотъ урокъ грубостью барышня наша въ присутствіи Лины не посмѣла. Она почла за лучшее разсмѣяться еще разъ:

— Ну да, да, извѣстно, вамъ все «крылья нужны, въ лазурь неба уноситься», какъ говоритъ мой отецъ… Пойдемте, Лина, насъ давно наверху ждутъ! не ожидая отвѣта воскликнула она, продѣвая руку подъ руку княжны.

Лина тихо высвободила свою.

— Я надѣюсь, Василій Григорьичъ, сказала она, — что наше знакомство такъ не кончится. Если не завтра, то вы быть-можетъ найдете въ другой день время посѣтить насъ? Я была бы очень рада.

Онъ глянулъ на нее вдругъ снова увлажившимися глазами.

— Княжна Елена Михайловна, проговорилъ онъ, — позвольте мнѣ отклонить такое лестное для меня ваше предложеніе.

— Почему такъ? удивилась Лина.

— Человѣкъ я темный, забытый въ своемъ углу, княжна, да и самъ, почитай, забывшій въ немъ и то малое что зналъ (онъ печально махнулъ рукой); для барскихъ палатъ, а тѣмъ паче для высокообразованныхъ лицъ интереснаго собою ничего представить не могу… Но повѣрьте что мнѣ до послѣдняго вздоха хватитъ воспоминанія о томъ что дали вы мнѣ перечувствовать и прозрѣть въ нынѣшній божественный вечеръ…

— Я съ вами не могу спорить, сказала Лина, — но мнѣ очень будетъ жаль если я васъ болѣе не увижу…

Юный восторгъ засіялъ опять въ его большихъ голубыхъ глазахъ.

— Княжна, еслибы когда-нибудь и чѣмъ-нибудь я могъ вамъ послужить, завѣряю васъ всемогущимъ Создателемъ что во всякое время дня или ночи стану у вашего порога ждать вашихъ приказаній.

— Не приказаній, нѣтъ… Но ваши слова я буду помнить. Спасибо вамъ! промолвила вдумчиво Лина, протягивая ему руку еще разъ, и не давъ ему поцѣловать ее, дружески сжала его твердые старческіе пальцы.

— Странная какая вы, Лина, говорила ей Ольга Елпидифоровна вслѣдъ за этимъ разговоромъ, подымаясь рядомъ су нею по лѣстницѣ,- на что вамъ нуженъ этотъ старый трубадуръ?

— Кто такой? спросила сжимая брови княжна.

— Да этотъ блаженный философъ нашъ, Юшковъ. Его всѣ такъ въ городѣ называютъ: «трубадуръ», а не то еще «Эолова арфа»… Вы такія ужъ были съ нимъ любезныя!..

— Это вамъ не нравится? молвила сухо Лина.

— Ахъ, Боже мой, вскрикнула обиженно барышня, — мнѣ совершенно все равно! Только я нахожу что онъ совсѣмъ не вашего общества и ужасно скучный со своими «такъ-сказать» и нескончаемыми фразами. Конечно, у васъ свои особенныя понятія, но у него вѣдь другаго разговора нѣтъ какъ, «идеалъ», «искусство», «Пушкинъ», «долгъ челов.»…

Она оборвала на полусловѣ, сообразивъ что все это подходило именно къ тѣмъ «понятіямъ» которыя значились у нея въ головѣ подъ общимъ заглавіемъ: «grands sentiments» княжны Лины Шастуновой.