О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси

них придумывал особенно смешное слово, и они хохотали. Мать не стала садиться рядом; пока я рылась в чемодане, она ходила из комнаты в кухню и лишь изредка комментировала то или иное фото. Я отложила несколько снимков. Я знала, что не смогу сохранить этот момент в памяти: дети на балконе, мать, с которой мы наконец говорим почти спокойно, чувство безопасности и близости, которое я не испытывала уже несколько десятилетий. «Негар, Дара, – мать вошла с подносом и подозвала детей. – Готов ваш кофе и ваш шоколад». «Мам, не давай им кофе, они еще маленькие», – хотела сказать я, но промолчала: знала, что она ответит «уж ты-то мне не указывай, что можно детям, а что нельзя!»

Я стала одержима ее прошлым. Мне хотелось ее узнать, понять, что же такое с ней случилось, что она казалась такой далекой и одновременно близкой и уязвимой. Но с ней было трудно общаться, трудно разговаривать. Мне никогда не удавалось подобрать нужные слова. Не могла же я сказать: «Мам, я понимаю твои чувства и благодарна тебе за Ланкастер и все прочее, но папу я тоже люблю». Не могла сказать, что больше всего на свете мне хотелось одного – чтобы она меня любила. Чтобы она коснулась меня – не из жалости, а по собственному желанию. «Чего ты хочешь, мам?» – хотелось спросить мне. Но я не спрашивала. И мы столько всего так друг другу и не сказали.

В последние месяцы перед отъездом из Тегерана мои дни были окрашены ностальгией; казалось, настоящее уже померкло и отошло в прошлое. Мне запомнилось одно утро; мама позвала меня выпить кофе. Я зашла; она хозяйничала на кухне и велела мне располагаться в гостиной, пока она варила кофе. Я ждала ее, оглядывалась по сторонам и вдруг заметила изменения в этой комнате, на которую прежде не обращала особого внимания. Мать всегда любила принимать гостей в небольшой гостиной. Сперва она передвинула всю мебель в спальню и обустроила гостиную в смежной комнате, где раньше спал отец. Затем переставила кровать в эту новую гостиную; днем кровать превращалась в диван, а ночью она на ней спала. Теперь она практически жила в этой комнате круглосуточно. Изменились и снимки на стенах. Сколько я себя помнила, у матери всегда были фотографии нас вчетвером – на одной из них отец стоял с цепочкой мэра и ключом. Были и другие – например, типичный семейный портрет, где Мохаммаду лет пятнадцать. Фотограф пытался улучшить фотографию и так засветил мне глаза, что те казались почти зелеными. И вот я заметила, что мать убрала почти все фотографии, на которых был отец.

Теперь в комнате осталось множество фотографий ее детей и внуков. Среди цветных снимков Негар, Дары и Санам я заметила одну черно-белую фотографию. На ней была изображена молодая невеста, серьезная, торжественная, и улыбающийся жених со светло-каштановыми волосами. Мать и Саифи. На прикроватном столике лежали две книги, обе из моей библиотеки. Любимые книги моего детства. Одна нравилась мне, когда мне было примерно одиннадцать лет. Лейла подарила ее мне на день рождения, и я хвасталась, что читала ее двенадцать раз. Книга, написанная в форме дневника, называлась «Дезире» и представляла собой романтизированную биографию Бернардин Эжени Дезире Клари, дочери богатого купца из Марселя, с которой подружился Наполеон и якобы обручился с ней, когда был еще беден, а после предал ее, женившись на Жозефине. А Дезире вышла за одного из генералов Наполеона и позже стала королевой Швеции. Вместо картинок в книге были кадры из фильма с Джин Симмонс, Марлоном Брандо и Мерль Оберон; неудивительно, что эти исторические фигуры всегда ассоциировались у меня именно с сыгравшими их актерами. Книга начиналась со слов: «Мне кажется, женщины с большим бюстом более привлекательны, поэтому завтра я намерена набить лифчик носовыми платками». Мать забрала эту книгу и еще одну мою любимую – «Хижину дяди Тома» – и читала их, думая, что в них отображены реальные исторические факты. Я пыталась объяснить очевидное – что это художественная литература, но она предпочитала верить в свой вымысел, и я оставила ее в покое. Рассказала о Гарриет Бичер-Стоу и других женщинах, которые боролись за женские права и против рабства; заметила, что их борьба очень напоминает нашу. Я также рассказала, как в свой первый приезд в Париж пыталась найти мостик, где Дезире стояла и размышляла о самоубийстве, узнав, что Наполеон намерен жениться на Жозефине; там ее и нашел ее будущий муж.

Я сказала матери, что планирую написать книгу и посвятить ее ей. «И как назовешь?» – спросила она. «Женщины, потерявшие стыд», – ответила я. «Думаешь, мне понравится книга с таким названием?» «Нет, мам, я просто вспомнила, как вы с тетей Миной рассказывали, что раньше считалось, будто женщины научатся читать и писать и от этого станут распутными и захотят писать мужчинам любовные письма; короче, потеряют всякий стыд. Я об этом хочу написать, о том, как некоторые до смерти боятся, что женщины станут образованными». Я пересказала ей рассказ Шарнуш Парсипур, действие которого происходило в конце девятнадцатого века. Однажды отец героини, адиб – поэт-ученый – шел по улице, погрузившись в мысли и не замечая ничего вокруг, и тут его сбил какой-то иностранец верхом на коне, вероятно, англичанин. Рассердившись на рассеянность адиба, бессовестный иностранец бьет его по лицу кнутом. Следует ужасный скандал. Иностранцу велят пойти в дом ученого и извиниться. Для англичанина этот простой конфликт, вероятно, проходит незамеченным, но жизнь адиба меняется навсегда. Изменения проявляются сперва в мелких деталях. В то время в персидских домах редко стояли стулья и мебель: даже обеспеченные люди сидели на коврах на полу, облокотившись на большие подушки. Чтобы принять иностранца должным образом, ученому пришлось взять напрокат западную мебель. Это – первый признак иностранного вторжения. Далее англичанин нарушает еще одно правило. В большинстве персидских домов у порога принято снимать обувь. Иностранец то ли не знает об этом обычае, то ли пренебрегает им и входит в дом в сапогах. Он должен был извиниться, а на деле демонстрирует свое превосходство. Главным результатом встречи становится то, что ученый, к своему изумлению, узнает, что Земля круглая. Прежде он догадывался об этом, но предпочитал игнорировать данный факт. Он инстинктивно устанавливает связь между присутствием в доме иностранца, круглой формой Земли и грядущими изменениями и смутой и наконец заявляет: «Да, Земля круглая; теперь и женщины начнут думать, а стоит им начать думать, они потеряют всякий стыд.»

Я сказала матери: «Вот что я имела в виду под женщинами, потерявшими