Ярослав Мудрый и Владимир Мономах. «Золотой век» Древней Руси (сборник) - Наталья Павлищева

– Как я мечтал там побывать и прикоснуться к святым мощам!

И снова князь смотрел на епископа так, точно тот откуда свалился:

– К чему ехать? Его глава вон в Десятинной, хоть сейчас иди и прикасайся!

Теперь недоверчиво таращился Готье Савайер:

– Святого Климента?

– Да.

– В Киеве?!

– Да.

Ярослав понял, что епископа лучше отвести в Десятинную, иначе придется долго убеждать, что он не бредит.

Еще они побывали в Святой Софии, купол которой поразил послов еще на подходе к Киеву. Постояв перед Золотыми воротами, полюбовавшись их необычным видом, а также мощной воротной башней розового кирпича, гости наконец прошли внутрь. Сопровождавшему их Всеволоду было сказано не подгонять и откровенно отвечать на любые вопросы.

Перед растерянными епископами высилось огромное здание. Толстые столбы с тремя арками наверху и внизу поддерживали великолепные каменные хоры, к которым вели витые, изукрашенные резьбой деревянные лестницы с паперти, обходившей весь собор по кругу. Задрав голову так, что слетел головной убор, Савайер с восторгом смотрел на золоченые купола.

Внутренность собора оказалась тоже неописуемо хороша! На алтарных стенах, столбах и главном куполе переливалась мозаика, остальное украшали великолепные фрески, рассказывающие о княжеской жизни – охоте, суде, пирах, о народных гуляньях… А на одной из них изображена княжеская семья – Ярослав, подносящий Христу изображение самой Софии, княгиня, их сыновья и дочери.

Епископ Роже снова и снова вздыхал: такого он не встречал даже в Константинополе! Киев поразил послов всем, чем только мог поразить.

Кроме прогулок по городу и пиров, к которым послы постепенно привыкли, Готье Савайер много времени проводил беседуя с княжной Анной. Его задачей было научить невесту короля хотя бы чуть понимать французский язык и говорить саму. И снова епископа ждало потрясение. Анна оказалась на удивление умна, хотя весьма и весьма своенравна и даже строптива. Это не помешало им подружиться.

Если хитрый и осторожный Роже вел дела с князем, то Савайер – с его дочерью. И неизвестно, что теперь было важнее, ведь в основном с Ярославом уже договорились, теперь предстояло убедить княжну Анну, что ей не будет хуже в далекой Франции. Епископ уже понял, что если отцовская любимица заупрямится, то Ярослав не посмотрит ни на какие уговоры, вернет все подарки и выставит вон. А Савайеру очень хотелось, чтобы Франция получила такую королеву, а король Генрих такую жену. Он слишком хорошо знал и Францию, и Генриха, чтобы не понимать, что о такой свадьбе можно лишь мечтать. Теперь от осторожности и разумности самого епископа зависело, станет ли мечта явью.

Шли день за днем, неуклонно приближая час расставания. Как ни тяни, а ехать нужно. Предстоял далекий путь, причем с большим обозом, множеством сопровождающих, тех, кому предстояло жить в далекой стране со своей хозяйкой, и тех, кто только довезет ее туда, множеством возов с дарами и приданым, с тем, без чего Ярославна первое время не сможет обойтись…

И хотя было решено погостить у обеих родственниц-королев, мимо которых поедут, – в Польше у Марии-Добронеги и в Венгрии у Анастасии, все равно путь получался трудным и опасным. С каждым днем росло количество заботливо упакованных сундуков, тюков, коробов.

А у Анны росла паника, постепенно она стала сознавать, что действительно уезжает из Киева в неведомую даль, причем навсегда!

Княжна решила попрощаться со своим названым женихом – боярином Филиппом. Она с детства столько лет твердила, что Филипп ее будущий муж, что сама и все вокруг почти привыкли к этой мысли. Отправленный к боярину гридь вернулся с ответом, что тот готов прийти, куда сказано и в тот час, что указала княжна.

Рослый красивый боярин был смущен, его «жениховство» выглядело шуточным, только пока сама Анна была маленькой, потом Ингигерд строго поговорила с Филиппом, посоветовав ему выбросить такую мысль из головы, тот сознался, что и не загадывал… Он действительно не давал повода для нехороших мыслей про княжну. Да и она тоже. К чему же вести такие разговоры сейчас, когда она уже сосватана и не за кого-нибудь, а за короля?

Анна смотрела на Филиппа, выжидая. Если бы он только слово сказал, только намекнул, девушка ни за что не поехала! Лучше сбежала с ним куда глаза глядят. Но боярин молчал, вернее, говорил что-то о том, что она будет счастлива с мужем. Анна вдруг перебила его, вскинув свои синие глаза:

– Возьми меня за себя…

Он ждал и боялся этих слов, скажи она раньше, и боярин все сделал, чтобы убедить князя отдать за него дочь. Но сейчас Филипп вдруг прекрасно понял, что княжна говорит от отчаянья, покачал головой:

– Я не нужен тебе, Анна, ты просто не хочешь уезжать.

– Все равно возьми.

– Да ведь это на всю жизнь! А завтра кого полюбишь и будешь меня клясть?

Девушка помолчала, потом вздохнула:

– Я назову сына твоим именем.

Глядя ей вслед, Филипп тихо произнес:

– Имя сыну даст его отец.

Слегка повернув голову в его сторону, княжна покачала головой и повторила:

– Я назову сына твоим именем.

Анна сдержала слово, ее старший сын получил имя Филипп, тогда непривычное среди европейских монархов, это позже у них появятся множество Филиппов.

То ли княгиня узнала о встрече дочери с боярином, то ли просто пришло время, но она позвала Анну к себе – тоже для разговора. Князь Ярослав это сделал на день раньше.

Дочь опустилась прямо на пол, покрытый толстым ковром, прижалась к ногам матери.

– Пришло время уезжать, Анна. Тебе будет тяжело, дитя мое, много тяжелее сестер. Но ты самая сильная, и ты справишься.

– Почему тяжелее? – Голос Анны чуть дрогнул.

– Эллисив и Анастасия выходили по любви и знали за кого, а ты нет.

– Но ты тоже, матушка.

– Именно поэтому я и веду разговор. Послушай меня, доченька, внимательно послушай и хорошо запомни мои слова.

Каким бы ни оказался твой муж: старым, некрасивым, грубым, постарайся, чтобы с первой минуты вашей встречи другие мужчины для тебя перестали существовать. Если сможешь это сделать, тебе будет много легче. Не позволяй думам о других проникать в твое сердце, это причинит боль и твоему мужу, и тебе самой.

– Знаю, матушка, слышала о вашей тайной любви с Олавом Норвежским.

– От кого слышала?! – ахнула Ингигерд. Неужели Ярослав догадался рассказать дочери про такое?

– Скальды ее воспевают.

– Скальды… Не было никакой любви, Анна. Девушкой придумала, какой замечательный у меня жених: самый умный, самый красивый, самый лучший. А он женился на другой. Вышла замуж за твоего отца и много лет мысленно сравнивала, да так, что едва не потеряла любовь князя Ярослава.

– А… потом? – осторожно поинтересовалась Анна, видя, что мать задумчиво замолчала.

Та вздохнула:

– А потом увидела Олава воочию и поняла, что давно люблю мужа, и любила только его. Постарайся полюбить своего мужа, Анна. И пока будешь с ним, не допускай никого другого не только в сердце, но и в мысли.

– А… ты правда не любила Олава Норвежского? – все же попыталась выпытать у матери девушка.

Ингигерд улыбнулась:

– Наверное, любила, но не настоящего, а придуманного, и до тех пор, пока не вышла замуж за князя Ярослава. Но только поняла это не сразу и причинила много боли мужу. – Ингигерд обняла дочь за плечи, та прижалась к матери, чувствуя, что это их последний разговор по душам. – Не повторяй моих ошибок, Анна, не причиняй душевной боли мужу, особенно если он тебя полюбит.

Они еще долго сидели обнявшись и беседовали. Постепенно разговор перешел на детские воспоминания. Анна вдруг поинтересовалась:

– А почему я столько лет считала боярина Филиппа своим женихом? Вы обещали меня ему в жены?

– А ты не помнишь? – рассмеялась Ингигерд. – Когда Вышата Остромирович женился на Веселке, ты решила, что и тебе тоже нужен жених, и объявила таковым боярина. С тех пор и повелось: жених да жених. Отец и не помышлял, чтобы тебя ему отдать.

Анне очень хотелось возразить, что отдал бы, если бы она сама этого захотела! Но мать, видно, сама поняла, добавила:

– Вот если бы ты влюбилась в него по-настоящему… А то ведь детское баловство одно.

У Анны взыграл строптивый нрав:

– Почему это баловство? А вдруг я впрямь в него влюблена?!

– Ты? – снова рассмеялась мать. – Мы с отцом слишком хорошо знаем свою дочь: будь ты влюблена в боярина Филиппа, давно была бы его женой, а уж чужих сватов и на порог не пустила. Небось, Роже погонял бы своего ослика где-нибудь за тридевять земель от Киева! Если бы только ты сама не поддала ему хворостиной.

Анна рассмеялась тоже. Мать права, конечно, девушке очень нравился боярин, но она не бушевала, когда сватали за другого, да и сам Филипп тоже не рвался к князю с требованием отдать за него дочь. Стало быть, они и не любили друг дружку? Наверно так, – вздохнула девушка. А все мысли о Филиппе – просто девичьи грезы о любви?