Избранное - Факир Байкурт

Кружась, все выше и выше поднимается пар над водой. Вот она, наша славная, наша прекрасная Кызылырмак! Как я по ней соскучился! Сегодня же пойду гулять по берегу, где тамариск и дикие маслины по-прежнему стоят молчаливые и грустные. Пройду вдоль нового канала, вырытого тосйалынцами, — по нему уже бежит вода.

Крестьяне подготовили землю под посев озимых. Интересно, нашему семейству тоже выделили участок на месте спаленных зарослей? Какой? Наверно, самый махонький. Ничего не поделаешь, такие у нас нынче порядки. Если б разделили землю по справедливости, то это означало б, что поступили вопреки общепринятому порядку. Я многое понял, многому научился в Анкаре. Теперь я знаю, на чьей стороне сила. У меня словно просветлело в голове. Какая-то новая, могучая заря набирала силы внутри меня.

А дедушка, он тоже воспринимает все по-новому, как и я? А отец? Когда я смотрю на Кызылырмак, которая, зарождаясь где-то в Имранлы, катит свои воды почти через всю страну к Черному морю, минуя нашу деревеньку Дёкюльджек и сотни ей подобных деревень, мне кажется, будто я смотрю из прошлого в сегодняшний день и из сегодня — в дни грядущие. И это зримое будущее представляется мне отнюдь не плодоносной, райской долиной, а каменистым полем, поросшим бурьяном и колючками. Нам придется вложить много сил и терпения, много трудиться, сжав зубы, чтобы превратить его в истинно щедрую ниву. Нам всем надобно слить воедино свою волю и силу. Иного пути нет.

Кот Черныш разгуливает по двору. В доме запела куропатка. Я почистил клетку, посадил в нее куропатку и поставил на солнышке. Ну вот, теперь можно и выпустить ее наружу. Пусть гуляет по двору, если хочет. Пусть греется на солнце. А сам ушел в дом, где на столе уже стояла горячая тархана. Мне предстоит набраться сил.

Рассказы

Из сборника «Рябой» (1955)

Седельщик

В доме Старого Вели сидит заезжий седельщик. Перед ним разложены деревянные седельные остовы, войлок, козьи шкуры, большие шорные иглы и всевозможные изогнутые и прямые приспособления, названия которых известны лишь его собратьям по ремеслу, для остальных же не представляют интереса. Окружают его два-три десятка сельчан, благоговейно внимающих ему, как ученики — учителю. Пожилой седельщик уже выговорился и слова подбирает с трудом, даже запинается.

— Так-то вот, братья… Такие-то вот дела, братья… Все это вам надобно знать… А не знаете — учитесь. В незнании нет ничего постыдного, постыдно нежелание учиться… Великий Аллах ниспослал нам свое слово, своих пророков. Даровал руки, даровал глаза и уши… «Учитесь!» — заповедал Всевышний.

В сухих назиданиях седельщика нет ничего, что может пригодиться в жизни хотя бы ему самому, не говоря уж о сельчанах, но слушают его с неослабным вниманием, так в рот и смотрят.

Жилище Старого Вели ничем не отличается от других домов этой горной деревеньки, оно тонет в грязи, особенно пол, весь в отпечатках облепленных навозом туфель и сандалий. Окон в нем нет, свет проникает лишь через дверь, поэтому седельщик и его слушатели разместились на открытой веранде.

Тут же на очаге седельщик жарит себе цыпленка. Только вкусный запах цыплятины и позволяет переносить вонь, которая пропитала весь дом. Голодные сельчане принюхиваются, сглатывают.

Из всех времен года это единственное, когда можно кое-как добраться до деревни. Именно в это время, когда сельчане заканчивают сбор урожая, обмолот и приступают к севу озимых, и приходят седельщик, лудильщик и старьевщик. Задерживаются они не надолго, дней на пять-десять. Во все же остальные времена года сообщение с окружающим миром почти полностью прервано. Лишь в случае крайней нужды сельчане, собираясь по двое, по трое, отправляются куда-то — в полицейский участок, в суд. У тех, кто посостоятельней, есть, правда, приемники, но слушают по ним лишь народные песни и письма солдат, передающих поклон своим родственникам; прочих передач сельчане просто-напросто не понимают. Один раз в неделю все они наведываются в мечеть, слушают проповеди имама. И в этих проповедях они тоже мало что смыслят. В остальные же дни сельчане обходят мечеть стороной. Если им и хочется совершить там намаз или покаяние, они подавляют это желание, потому что недолюбливают имама или же стыдятся его. С особым смаком вспоминают они времена солдатской службы, нахваливают прочные шинели, ботинки и ремни с подсумками, которые им выдавали, еду, которой их кормили, обсуждают, насколько строги были офицеры, без всякой надобности, просто так, повторяют имена товарищей и сержантов, впопад и невпопад вставляют: «наша рота», «наш полк». После сбора урожая их, случается, тянет проехаться по местам, где они служили, заработать малость деньжат, купить себе приличное пальтишко, пиджак, кепку, но сделать это им не удается — ведь они еле-еле сводят концы с концами.

— Верно ты говоришь, все верно, — дружно поддерживают они седельщика. — Много у нас грехов на душе, провинились мы перед Аллахом.

— Провинились так провинились, — вдруг заявляет седельщик. — Не вспоминайте о прежних своих грехах — Аллах их простил. Главное — не совершайте новых. Взывайте к господу нашему: «Смотри, мы вступили на путь праведный. Сердца наши чисты перед тобой». Взывайте к нему, молитесь.

Седельщик снова разговорился. Речь его течет плавно, без запинок и заминок.

— Великий Аллах сотворил небо и землю, горы и равнины, цветы и птиц, все живые существа. Повинуйтесь же ему беспрекословно. Повинуйтесь отцу и матери. Почитайте старых и малых, сильных и слабых. Не осуждайте никого заглазно. Не судачьте, не злословьте. Неустанно совершайте омовения. Блюдите чистоту. Аккуратно справляйте малую надобность — чтобы ни одна капля не попала на вас самих. Следите, чтобы никто не видел обнаженных грудей ваших жен и невесток, даже когда кормят младенцев. Груди у женщин, вы знаете, второе запретное место. — Седельщик задумывается, потом продолжает: — Пусть вас не удручает ваша бедность. Бедность не порок. Не сходите с пути праведного в этом мире — и вам щедро воздастся на небесах. Аллах недаром создает богатых и бедных. Бедняк, если разбогатеет, сразу задерет нос, потребует, чтобы все перед ним кланялись, не то я, мол, вас в бараний рог согну. Богач, обнищав, возропщет: «О Всемогущий, за что ты покарал меня столь сурово?» Мы еще только в лоне матери пребываем, а Аллах уже определил нашу судьбу. И у каждого она разная. Славьте же великого Аллаха, господа нашего всемогущего!..

«Он рассуждает точь-в-точь как наш имам, — восхищаются сельчане. — Тоже, видать, божий человек. Должно, и образованный. Да нет, будь у него образование, его бы к нам сюда и за уши не затащить. Ну что тут хорошего? Блохи да вши донимают, заели совсем. Наш-то имам — богач. У него полный загон овец. Коров — не счесть. Сундук набит желтенькими[85]. А ведь пришел к нам голышом. Теперь стал что твой ага. Вот уже шестнадцать лет все орошаемые поля скупает, ни одного не упустит, сукин сын! Человек он, ничего не скажешь, знающий. Три деревни приходят послушать его проповеди. По всей округе он славится — так хорошо их читает. А какие красивые надписи делает на амулетах! И все-то говорит точь-в-точь как седельщик. Может, это все потому, что они оба из города?»

— Ты рассуждаешь точь-в-точь как наш имам, — повторяют они вслух. — То же самое говорит и он в своих проповедях.

Седельщик чинит седло, навалясь на него грудью. Прежде чем он успевает раскрыть рот, невдалеке от дома появляется автофургон. За ним сразу же увязывается гурьба голых деревенских мальчишек. Стоит фургону притормозить перед глубокой рытвиной, как они сразу же цепляются за него и едут до следующей рытвины, там спрыгивают.

— Этот автомобиль мы знаем, — восклицают сельчане. И кто-то из них продолжает: — Он приезжает травить грызунов. В нем сидят человек шесть-семь. Они тут дней пять-шесть пробудут. Все верхние деревни объедут. На прошлой неделе и наши поля обрабатывали. Раскопают норку — и прыскают какой-то ядовитой жидкостью. Грызуны сразу подыхают.

— Подыхают? — заинтересованно переспрашивает седельщик.

— Сами-то мы не видели, но народ говорит: подыхают. Это только через год будет видно. В прошлом году они обрабатывали поля кочевников, что живут под нами. Мы у них спрашивали: «Ну как, помогает?» А они: «Ни черта не помогает. Пустое дело, валлахи, пустое дело! Грызунов еще больше становится…»

— Понятное дело. — Седельщик поднимает голову. — Кто сотворил грызунов? Аллах. Умный человек не станет истреблять творения самого господа. Одним мановением Аллах создает тридцать, а может, и все сто миллионов грызунов. Ну а сколько может поморить этот автомобиль? От силы пятьсот-шестьсот. Грызуны — это кара господня, — напыщенно продолжает он. — Сбились мы с пути праведного. Удивляюсь, как еще дома на головы нам не рушатся. И стар и млад перестали совершать омовение и намаз, самое имя Аллахово не поминают, вот господь и лишил их своих милостей и благодеяний. А чего же еще и ждать? Приведу вам пример. Допустим, вот ты — богатый ага. У тебя два чобана: один пасет овец, другой — коров. Есть работник для вспашки полей, пахарь, есть конюх. Каждое твое слово — закон. Для всех, кроме одного. Накажешь ли ты ослушника? Конечно, накажешь. Так же и Аллах поступает. Он ведь не глупее нас с тобой. Тут на днях по радио передавали: какой-то подлец изнасильничал женщину. Оглянитесь вокруг себя: не такое увидите. То ли еще будет!