Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Из записок судебного деятеля - Анатолий Кони

Я давал заключение в Сенате по наделавшему шуму делу о злоупотреблениях в Саратовско-Симбирском земельном банке. Важнейшим из оснований к отмене приговора присяжных послужило в нем руководящее напутствие председателя Тамбовского окружного суда, в котором он советовал присяжным заседателям «обогатить свою житейскую опытность наблюдением за тем, как себя выказывают и проявляют своим поведением во время заседания подсудимые», т. е. рекомендовал им самые неправильные, смутные и неустойчивые основания для суждения о человеке, поставленном в условия, для него необычайные, тягостные и роковые. Затем он внушал присяжным, что возложение уголовной кары на людей, «увлекшихся течением и направлением времени» и которые «не пожелали оставаться на скромных ступенях житейской лестницы, а пустились в аферы, спекуляции и биржевую игру, было бы равносильным неисполнению возложенной на присяжных обязанности, так как подложные документы, счета и отчеты были составлены в данном случае людьми, которые лишь вследствие сложившихся, быть может, в их жизни обстоятельств не захотели ограничиться ролью труженика и мирного гражданина, но вследствие среды, в которой вращались, и неособенного умственного развития и направления пожелали плавать шире и глубже». Не меньшее значение имеют и неправильные объяснения председателя присяжным способа оценки ими доказательств, а также разъяснение им ограничительных ответов на вопросы, ставящие их иногда в безвыходное положение. Таким образом пришлось отменить оправдательный приговор присяжных о жестоком и возмутительном убийстве, по которому на их разрешение был поставлен вопрос о виновности с двумя отягощающими обстоятельствами: обдуманным заранее намерением и предварительным с другими соглашением, причем присяжные, не находя в деле признаков этих отягощающих обстоятельств, просили председателя объяснить им, могут ли они в своем ответе таковые отвергнуть. Председатель им сказал, что отрицание этих обстоятельств не может иметь влияния на судьбу подсудимого, поставив их тем в необходимость или вопреки своему убеждению признать эти обстоятельства, или, если совесть их с этим не мирилась, то оправдать подсудимого. Они избрали второе.

Необходимым условием для руководящего напутствия является разумная уверенность председателя в закономерности и житейской целесообразности даваемых им разъяснений, в которых, разбирая относительную силу представленных доказательств для правильного уразумения их присяжными, он не должен, однако, обнаруживать личного мнения о вине или невиновности подсудимого. К сожалению, далеко не всегда напутствие удовлетворяет этому требованию. Анализ веса и значения доказательств по делу в виде общих начал, преподаваемых присяжным, дело не легкое и требующее большой вдумчивости, а фарватер между Сциллой и Харибдой обвинения и оправдания узок и извилист. Поэтому бывают случаи, когда в делах, требующих именно веского и твердого слова, в напутствии проявляются неуверенность и колебание или, наоборот, вместо разбора доказательств — навязывание присяжным своего мнения о виновности, приводящее к отрицательным результатам. Там, где председатель, вместо судьи, обращается в дополнительного прокурора, напоминая президентов французских ассизов с их всегдашним предубеждением против подсудимого, там присяжные обыкновенно теряют доверие к его разъяснениям и склонны решать дело, как выражается народ, «своим средствием». Выдающийся пример такого рода был предметом моего доклада в Сенате по громкому делу о священнике Тимофееве, обвинявшемся вместе со своим работником в лишении жизни крестьянина Аксенова с целью продолжения связи с женой последнего, которая еще малолетней была развращена и растлена подсудимым. По этому делу председатель просил присяжных, восстановляя в своей памяти обстоятельства дела, не руководиться его собственным их изложением и вместе с тем оставить вовсе без обсуждения показания одного из свидетелей, как данное разноречиво при дознании, следствии и на суде. Таким образом им, в сущности, была упразднена необходимость восстановления истинных обстоятельств дела, что придало его напутствию характер бесцельной траты времени. В этом деле, возбуждавшем страстное к себе отношение, председатель предоставил присяжных исключительно их собственным силам и снабдил их совершенно неправильным советом не утруждать себя сопоставлением разноречивых показаний свидетеля, а оставить их вовсе без рассмотрения. Как далеко это от тех здравых взглядов на руководящее напутствие, которых держится английская судебная практика. Вот что, между прочим, сказал сэр Кокберн в своем напутствии присяжным в знаменитом процессе самозванца Тичборна: «По мнению моему, тот судья не исполняет долга своего, который только воспринимает приводимые доказательства с тем, чтобы их передать потом присяжным, не указывая на существенные факты и на те выводы, которые из них, естественно, неизбежно вытекают. Судья должен устанавливать весы правосудия так, чтобы они висели ровно, но он обязан вместе с тем следить за тем, чтобы все обстоятельства дела по мере того, как они раскрываются, клались сообразно той категории, к которой они принадлежат, в ту или другую чашу весов. Его дело позаботиться о том, чтобы заключения, к которым приводят последовательно факты, были указаны присяжным, и поддерживать себя при этом отрадным сознанием, что если он ошибется, то под боком у него находятся двенадцать человек, знакомых с явлениями ежедневной жизни, которые исправят ошибки, в которые он, быть может, впал. Но если одна чаша весов перетянет другую при разложении обстоятельств дела на весах, то это не вина судьи, а является лишь плодом действительности».

Встречались в моей практике, к прискорбию, и обратные случаи, где председатель, оценивая доказательства, делал это в такой форме, которая, оскорбляя участвующих в деле лиц, в то же время содержала и явное мнение о виновности или невиновности подсудимого. Так, согласно с моим заключением, Сенат отменил решение присяжных по делу, в котором председатель охарактеризовал подлежащее решению присяжных дело пословицей: «На то и щука в море, чтобы карась не дремал», и неоднократно называл подсудимого «щукой». Выдающееся и очень характерное в этом же отношении дело доходило до Сената из Московского окружного суда. Один из известных московских негоциантов, желая отделаться от иностранной артистки, учившейся играть на арфе, подбросил ей свой золотой портсигар и обвинил ее в краже. Лживость обвинения, удостоверенная судебным разбирательством и следствием, вызвала предание его суду за ложный донос. Товарищ председателя, допустивший защитника подсудимого безвозбранно сказать по адресу потерпевшей, что хотя она и говорит, что училась играть на арфе, «но всем ясно, на каком инструменте играла эта госпожа», со своей стороны в руководящем напутствии позволил себе выразиться: «Вы, быть может, господа присяжные заседатели, скажете себе, что наука, которую она хотела себе усвоить, была наука не r сфере искусства, а наука страсти нежной, о которой упоминает поэт, но только на денежной подкладке».

Сенат признал такое поведение председателя непозволительным и в установленном порядке предал его суду за бездействие власти по отношению к защитнику и за совершение при отправлении должности непристойного поступка (2 часть 347 статьи Уложения о наказаниях). Но этим дело не кончилось. Судебная палата нашла, однако, в действиях обвиняемого лишь простое упущение, выразившееся в некотором недостатке внимания по отношению к допущенному им «игривому» (?) выражению, не заключающему в себе ничего непристойного, так как слова о «науке страсти нежней» заимствованы из «Евгения Онегина» — романа, читаемого в институтах благородных девиц. Этот, в свою очередь, «игривый» приговор не был, однако, опротестован прокуратурой. Сенат, рассмотрев в порядке надзора действия палаты и признав ее рассуждения явно неосновательными и ошибочными, сделал замечание самой судебной палате, а о бездействии прокурорского надзора передал на усмотрение министра юстиции. Вообще председатель в своем руководящем напутствии никогда не должен забывать второй части уже приведенной мною цитаты из Пушкина: «Блажен, кто в сердце усыпляет или давит мгновенно прошипевшую змею» *. Еще недавно председателем по делу генерала Левашева, обвинявшегося в убийстве земского начальника Шпанова под влиянием жестокого оскорбления, нанесенного ему последним, был дан пример совершенного непонимания этого золотого правила, и по отношению к подсудимому, не имеющему права возражать и возможности защищаться, в напутствии был употреблен тон и способ выражений, недопустимый в устах председателя, понимающего свои обязанности.

Постановка вопросов присяжным заседателям составляет одну из важнейших задач суда. От умелого ее выполнения в большинстве случаев зависит правильный ответ присяжных. Поэтому закон дает в ряде статей подробные указания о содержании и форме вопросов, причем требует, чтобы предлагаемые присяжным вопросы составлялись в общеупотребительных выражениях, а не в виде принятых законом определений. Нельзя, однако, сказать, чтобы от этих правил не делались довольно частые отступления, ставящие иногда присяжных в тупик или заставляющие их отвечать на не понятные им юридические термины, недостаточно разъясненные председателем; к тому же эти вопросы то страдают чрезмерной краткостью, допускающей произвольные толкования, то содержат в себе такое изложение фактической стороны события преступления, со включением в него улик и доказательств, которое затемняет перед присяжными смысл ожидаемого от них ответа. К сожалению, я не нахожу возможным привести здесь редакции некоторых вопросов, предложенных по делам, разбираемым при закрытых дверях. В них преступление описывалось с такими ненужными подробностями и перечислением улик судебномедицинского характера, что, смешивая существенное с несущественным и случайным, рассеивая, а не концентрируя внимание присяжных, эти вопросы могли бы зато доставить лакомое развлечение любителям фривольного чтения. Один из таких вопросов по делу о покушении на изнасилование, представляя массу вводных и придаточных предложений, занимал три страницы убористого письма! Наряду с этим требование общеупотребительных выражений понимается нашей судебной практикой весьма своеобразно, и это понимание со своей стороны влечет за собой добросовестное непонимание присяжными, о каких именно признаках преступления спрашивает их суд. Так, вследствие указаний Сената признаются вполне понятными для присяжных, хотя бы и состоящих из крестьян, выражения: «порицание», «насилие», «оскорбление», «тайное похищение», и в то же время считаются не общепонятными выражения: «приготовиться», «ошибка», «умышленно», «истязания», «растрата» (вместо этого рекомендовано понятное слово: «израсходование»), «намерение», «сопротивление», «грабеж» и даже «открытое похищение» и т. д. Такое едва ли на чем-нибудь основанное разделение слов богатого и изобразительного русского языка на «понятные» и «непонятные» для народа, к сожалению, нашло себе место и в новом Уголовном уложении, где, например, в 550 статье говорится о повреждении рыбы в чужих водах посредством отравления воды, причем в объяснениях к ней проводится мысль, что это повреждение может вызвать истребление рыбы. А в проекте Уложения, очевидно, признаваемое «непонятным» народу слово «поджог» было заменено выражением повреждение огнем, которое особое совещание при Государственном совете заменило словами повреждение поджогом, тоже считая, что повреждение заключает в себе и понятие истребления. В своих по меньшей мере оригинальных рассуждениях особое совещание, вопреки ясному смыслу русского языка, нашло, что «повреждение чужой вещи проявляется не только в форме ее порчи, но и в истреблении, которое уже заключается в понятии повреждения, имеющем много степеней, начиная с самого незначительного изменения, имеющего влияние лишь на существо или назначение вещи, и кончая полным ее истреблением. Следует при этом принять также во внимание, что, строго говоря, в природе ничто не уничтожается и не истребляется, а только трансформируется». Дозволительно усомниться, чтобы обыкновенный русский присяжный заседатель, не изучивший книги Молешотта «Kreislauf des Lebens» *, мог ясно представить себе, что сгоревший дотла дом, скирда, изгородь и т. п. не уничтожены, а лишь повреждены или трансформированы или что отбитие у статуи пальца или у бюста кончика носа или разбитие целого барельефа на мелкие осколки одинаково покрываются словом повреждение.