Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Из записок судебного деятеля - Анатолий Кони

Для «общественного мнения» по делам второй категории далеко не всегда ясно, что причиной оправдательных приговоров, вызывающих нарекание на присяжных, является во многих случаях самое ведение судебного заседания, которое не может быть признано согласным с правильным соотношением участвующих в процессе сил, равнодействующую которых должна представлять бдительная власть председателя. Делая последнего полным распорядителем и распределителем подлежащего рассмотрению на суде материала, закон возлагает на него, так сказать, синтез всего дела в том руководящем напутствии, за которым следует совещание присяжных. Бывают, однако, и притом в наиболее сложных и важных процессах, случаи, когда материал располагается и подносится присяжным в таком виде, что засоряет их память ненужными данными и отвлекает их внимание в сторону от предстоящей им задачи, заставляя исследовать не идущие к делу обстоятельства, а руководящее напутствие ничего в этом сумбуре не исправляет или пытается исправить часто неумело и почти всегда запоздало. Утомленные присяжные, внимание которых не напряжено в одном направлении, а издергано такими не идущими к делу отвлечениями, уходят в совещательную комнату под впечатлением искусственно перемещенного центра тяжести дела, обращаясь из судей обвиняемого в судей потерпевшего или какого-нибудь явления в общественной жизни или в государственном строе. В первое десятилетие после судебной реформы подобные явления были редки, но с восьмидесятых годов они стали учащаться. Кассационное рассмотрение большинства оправдательных приговоров по выдающимся делам, вызывающих грустное и тревожное недоумение в друзьях суда присяжных и ожесточенные личные и печатные нападения со стороны его недоброжелателей, раскрывало, что истинная причина неудовлетворяющего чувства справедливости оправдания лежала не в недомыслии, слепом произволе или тенденциозном направлении присяжных, а в неправильном ведении судебного заседания и в нагромождении излишних и чуждых делу данных» которыми, как вредной корой, обрастало настоящее ядро дела. В этих случаях бывало, впрочем, виновато не одно ведение судебного заседания. Иногда недостатки или, вернее, излишества судебного следствия вызывались неправильной деятельностью судебного следователя и даже судебной палаты в качестве обвинительной камеры. Про-исходило это от нарушения пределов исследования преступления в тех случаях, когда недостаточное уяснение себе состава преступления и его необходимых признаков заводило судебного следователя на путь исследования таких обстоятельств, которые для суждения о чьей-либо виновности в этом преступлении значения иметь не могут и не должны, или когда усердие не по разуму побуждало его к неуместной любознательности о таких действиях или событиях в жизни обвиняемого или потерпевшего, которые никакого отношения к делу не имеют. Если в этих случаях прокуратура не удерживалась от соблазна воспользоваться увлечениями следователя для архитектурных украшений в постройке обвинительного акта, а судебная палата, по недосмотру или неполноте доклада, такой акт утверждала, то суду невольно приходилось иметь дело с данными, которые могли повлиять на присяжных заседателей в смысле затемнения истинных очертаний дела. К этому присоединялось еще и перегружение списка свидетелей по ходатайству сторон и по требованию прокурора потому, что разрешению вопроса о том, относятся ли некоторые из них к делу, судом не было уделено достаточного внимания.

Нет сомнения, что сведения о поведении обвиняемого, его занятиях и образе жизни необходимы там, где обвинение строится исключительно на одних уликах. Составителями Судебных уставов было высказано, что судом всегда судится не отдельный поступок подсудимого, но его личность, насколько она проявилась в известном противозаконном поступке. Ознакомление с личностью подсудимого в значительной степени спасает от судебной ошибки, которая одинаково возможна как в случаях осуждения только на основании сведений о дурном характере подсудимого, так и в случаях осуждения только на основании преступного факта, который может быть следствием несчастного и рокового стечения обстоятельств и против которого громко вопиет вся безупречная и чуждая злу прошлая жизнь подсудимого. В этом отношении свидетельские показания имеют большое значение. Необходимо только, чтобы эти показания действительно относились к делу, т. е. чтобы ими разъяснялись такие стороны жизни обвиняемого, в коих выразились именно те его свойства, которыми вызваны движущие побуждения его деяния или, наоборот, с которыми его деяние состоит в прямом противоречии. Поэтому, например, в деле московского нотариуса Назарова, обвинявшегося в насильственном поругании целомудрия девушки в обстановке, не допускающей посторонних свидетелей, усложненном последующим ее самоубийством, допрос свидетелей о той роли, которую играли в жизни обвиняемого чувственные стремления, и о его взгляде на характер своих отношений к женщинам вообще представлялся вполне уместным. Но он являлся бы совершенно неуместным там, где отсутствует связь между внутренними свойствами преступления и сведениями о личности обвиняемого. Расточительность обвиняемого, весьма важная, например, в делах о банковых хищениях, не имеет никакого значения в делах о богохулении, а вспыльчивость обвиняемого, приобретающая серьезный смысл при обсуждении убийства в запальчивости и раздражении, совершенно утрачивает его при обвинении в делании фальшивой монеты. Не надо забывать, что суд, рассматривая преступное деяние, осуждает подсудимого за те стороны его личности, которые выразились в этом деянии, а не за всю его жизнь. Не будет ли такое исследование всей жизни напоминать toute proportion gardee провинциального присяжного, который был заменен запасным после того, как в заседании по делу о покушении подсудимого на изнасилование, он, возмущенный тем, что последний упорно и растерянно молчит на вопрос председателя: «Чем вы занимаетесь?», воскликнул с негодованием: «Николашка! Что же ты молчишь? Отвечай же! Скажи: кражами, ваше превосходительство!»

Мне пришлось давать кассационные заключения по нескольким громким делам, где было допущено резкое отступление от такого взгляда на пределы исследования. Типическим являлось дело Ольги Палем, обвиняемой в убийстве студента Довнара, стремившегося прервать с нею связь, препятствовавшую ему готовиться к экзаменам. Здесь судебная палата утвердила обвинительный акт, в котором приведено мнение убийцы о том, что убитый был человек бесхарактерный, гаденький и нахальный, пользовался ее деньгами, закладывал и присвоивал себе ее вещи, купленные на средства, полученные от прежнего ее сожителя, а затем подробно изложена проверка всего этого, предпринятая на предварительном следствии. При этой проверке прошлое самой обвиняемой исследовано на пространстве двадцати лет, причем произведен ряд допросов и оглашена переписка о принятии Палем православия и об отношениях ее к родителям и крестному отцу, о ее предшествующих связях, о хранящихся на текущем счету ее деньгах, о записях пересылки ей денег в 540 почтовых книгах… Вместе с тем произведены обыск у одного из старых сожителей Палем, живших в Одессе, и выемка его переписки и торговых книг, с производством бухгалтерской экспертизы, в явное нарушение устава торгового, в силу которого такие книги составляют неприкосновенную коммерческую тайну и только в случае признания несостоятельности торговца отбираются по определению суда. Нужно ли говорить, насколько такая одновременная травля подсудимой ее прошлым и опорочение памяти потерпевшего не имели никакого отношения к делу. Такое же выворачивание наизнанку прошлой жизни подсудимой пришлось мне встретить в деле графини Н., обвинявшейся в присвоении якобы рожденному ею ребенку не принадлежащих ему прав состояния, причем следователем были рассмотрены и описаны производства сыскной полиции и допрошены указанные в них свидетели по обстоятельствам, никакого отношения к обвинению не имевшим, но бросавшим тень из далекого прошлого на уже весьма немолодую женщину, сочувствие напрасным страданиям которой на суде вызвало, в конце концов, оправдательный приговор присяжных заседателей. Еще более ненормальны подобные способы исследования по отношению к потерпевшим от преступления, когда в судебном заседании, вследствие увлечения следователя, неразборчивости прокурора и попустительства обвинительной камеры, о нем производится целое следствие, причем, присутствуя в судебном заседании, он лишен права отвода и допроса свидетелей и предъявления присяжным заседателям своих объяснений, если только не выступает гражданским истцом. При этом жизнь и личность его могут быть раскапываемы с самой мелочной подробностью, точно дело идет исключительно о решении вопроса, достоин ли он был постигшей его участи, как будто его житейское поведение может изъять его из покровительства закона и по отношению к нему сделать дозволенным, по личному взгляду подсудимого, то, что не дозволено и преступно по отношению к другим людям. Не слаще и положение свидетелей по делам, где слишком развязные представители сторон и в особенности — что печально отметить — защиты позволяют себе на их счет иронические выходки, насмешливые прозвища, унизительные намеки и ставят их в щекотливое положение вопросами, вовсе не относящимися к делу, но возбуждающими в публике, пришедшей в заседание из праздного любопытства, веселое настроение и неприличное хихикание. Конечно, председатель не может устранить от показаний свидетеля, вызванного по списку при обвинительном акте или по постановлению суда, но форма производимого допроса, но оценка характера вопросов зависит вполне от него и он не исполняет своей обязанности, если не пользуется полнотой власти и не пресекает подобного злоупотребления правом допроса в самом его начале, не допуская глумления над свидетелем и дерзкого вторжения в его личную жизнь.