Сам о себе - Игорь Ильинский

Глава XXV

Следующей моей работой в Театре имени Мейерхольда была снова роль в современной советской пьесе. Это была роль матроса Самушкина в пьесе Вс. Вишневского «Последний, решительный».

Первый акт этой пьесы представляет собой пародию на советский балет в Большом театре. Из зрительного зала на сцену врывается группа матросов, останавливая бездарное представление и возвещая зрителям, что они сами сыграют настоящую советскую пьесу. Если у автора первый акт почти весь был заполнен не очень удачной и даже непонятной для зрителей пародией, то дальше действие развертывалось очень убедительно, в пьесе было показано начало возможной в будущем войны и нападение на Советский Союз. Кончалась пьеса гибелью героя-матроса, который один защищает, лежа у пулемета, пограничную заставу. Эта сцена была очень интересно сделана Мейерхольдом и сыграна Н. Боголюбовым. Я играл в этой пьесе роль матроса Самушкина, хулигана, пьяницы и дебошира. По боевой тревоге он не явился на корабль, продолжая дебоширить и «гулять» с портовыми подозрительными девицами. К концу пьесы он получает заслуженное возмездие. Несмотря на то что эта роль была отрицательной, она, казалось, имела что-то общее с матросом Шибаевым, которого я играл через двадцать лет в Малом театре в пьесе Вишневского «Незабываемый 1919-й». В обоих образах были прямота, бесшабашность, решительность и простодушие.

Но у Самушкина убеждения сводились к тому, что жизнь состоит из гулянки, пьянства, побед над девочками, удовольствий, при этом сохранялся храбрый, мужественный характер. Образ Шибаева облагорожен любовью к идеям революции, беззаветностью служения этим идеям, безоговорочной верой в справедливость своего дела. И та же храбрость, решительность, мужественность служат добрым и высоким целям. Самушкин получился, насколько я могу судить, живым человеком, который, так же как и Присыпкин, был остр и типичен. Как и в работе над «Клопом», я в этом случае также выходил за рамки только бытового разрешения роли. Но все же по своему масштабу, по своей сатирической силе Самушкин, конечно, уступал Присыпкину, написанному разящим пером Маяковского. С первого выхода одесский «морячок», который сам про себя говорил, что он «гроза города Одессы», «шибко премированный ударник по любви», «Алешечка симпомпончик», Самушкин вызывал поначалу даже симпатии, но в дальнейшем своими поступками отвращал от себя зрителей, и получался, как у Вишневского, так и в спектакле, отщепенцем не социального, а лишь уголовного порядка, типичным хулиганом, порожденным портовым городом.

Присутствие такого типа в Военно-Морском Флоте не могло не вызвать недоумения или даже возмущения. Этот «перегиб», который есть в образе, привел к инциденту на премьере спектакля. Во время сцены разгула пьяного матроса, когда он бьет по лицу иностранца, дебоширит и начинает расправляться с девицами, в зрительном зале послышался шум. Так как вся сцена шла под музыку и на большом темпераменте, то я не мог проанализировать, что происходит в зрительном зале. Мне показалось, что аккомпанемент музыки дополнился шумовым аккомпанементом, включавшим в себя свистки и возгласы, боровшиеся с аплодисментами. Но, как потом мне рассказали, весь этот «аккомпанемент» шел из зрительного зала. Ряд присутствовавших на спектакле композиторов-рапмовцев устроил обструкцию. Такая обостренная реакция была только на первом спектакле, но самый факт возможности подобного отношения зрителей сыграл свою роль и наложил на эту сцену у актеров печать некоторой настороженности. Трудно сказать, пошло ли это на пользу спектаклю.

Вскоре «Последний решительный» шел на гастролях в г. Сталино (ныне Донецк) в Донбассе. Я сомневался, как примет Самушкина рабочая аудитория. Не произойдет ли что-либо подобное рапмовской обструкции? Но я ошибся. Как только я дал по морде иностранцу, раздался гром аплодисментов. Я испугался. Произошло нечто обратное. По-видимому, меня приняли за героя, «своего в доску». Но прошло несколько минут, зрители поняли свою ошибку, дальнейшее «геройское» поведение Самушкина было подобающе оценено, и реакция зала пошла правильным и обычным путем.

После премьеры я продолжал усиленно работать над ролью, так как считал, что реакция, бывшая на премьере, относилась не только к автору и режиссеру, но и к моей игре, которая была слишком резка. Я хотел сделать Самушкина более живым и правдивым. Я всячески старался проверить жизненность своего исполнения. И тут со мной произошел любопытный случай. Перед началом одного из спектаклей ко мне зашел старый мой друг, а также общий друг многих моих театральных товарищей – И. Акопиан; когда-то он работал в театре, потом стал летчиком и заехал ко мне, будучи проездом в Москве.

Я хотел поработать над ролью перед спектаклем, а он меня отвлекал. Тогда я решил разговаривать с ним словами из роли. В нашу беседу я вкрапливал целые куски из монологов Самушкина.

– Вот жизнь была в Одессе! Вот житушка была, – говорил я из моей роли. – А теперь что? Политические книжечки суют... Эх, тоска...

В общем, я успел повторить целую сцену из спектакля, в которой Самушкин ругает современную советскую жизнь. На следующий день я опять встретился с Акопианом.

– Ах, мерзавец, – говорит он мне. – Ну, и разыграл ты меня вчера. Ведь я хотел сегодня идти разговаривать со старыми нашими друзьями – Зайчиковым, Гариным. Хорошо, что я вчера попал на спектакль и увидел, что ты жарил мне монологи из роли. Я ведь хотел пойти к ним и сказать: «Что с Игорем? Не поговорить ли в парторганизации? Напичкался какой-то ересью. Поносит политическую учебу. Надо вразумить его». Ну и ну! Ах, черт тебя драл!

Поверил. Не понял, что это из роли. Я обрадовался, что прибегнул к неплохому способу проверки правдивости, искренности и естественности исполнения. Случалось мне и позже иной раз вкрапливать в жизненные события куски из новой роли, проверяя, как они слушаются и воспринимаются. Конечно, такая проверка уводила от театральной фальши, мобилизовывала и подталкивала на путь жизненной правды и убедительности. Иногда эта убедительность приводила и к анекдотам.

Я с увлечением репетировал роль Расплюева и, по обыкновению утром перед очередной репетицией занимался новой ролью вслух. Я работал над сценой, когда Кречинский оставляет Расплюева под присмотром слуги Федора в запертой комнате.