Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

– Ты пришла меня отговаривать? – тихо спросил Цезарь.

– Я пришла узнать, правда ли это? – невозмутимо парировала мать.

– Да. Помпей сам просил меня об этом.

– Это удачный выбор, Цезарь, – кивнула Аврелия. – Ты укрепишь свои позиции в армии и свое влияние в Риме. Помпей будет надежным союзником, хотя он старше тебя на шесть лет.

– А как Юлия? – спросил он. – Ты думаешь, ей понравится такой старый муж?

Аврелия усмехнулась. Посмотрела на Цезаря.

– Ты очень молод для такой взрослой дочери. И ты даже не догадываешься, какой удачный выбор сделал, – вновь сказала она. – Для нее кумиром всегда был только один человек – ты. А Помпей подходит под этот идеал более всех остальных. И кроме того, он, кажется, нравится ей.

Цезарь не почувствовал радости, хотя тяжесть последних дней все-таки спала. Но вместо облегчения появилось ощущение пустоты. Аврелия редко ошибалась в жизни, тем более когда дело касалось Юлии.

– Они встретятся у меня дома, – ровным голосом сообщил Цезарь, – и если понравятся друг другу, я не буду возражать. Помпей обещал выдать свою дочь за Сервилия Цепиона, жениха Юлии.

– Значит, мы женим сразу две пары, – улыбнулась мать, – но я думала, их должно быть три.

– Что ты хочешь сказать? – недовольно спросил Цезарь. – Я еще очень молод. И после развода с Помпеей прошел всего год.

– Полтора года, – поправила его Аврелия, – тебе нужен сын, Цезарь, и нужна хорошая жена.

– Ты уже нашла мне супругу? – Цезарь усмехнулся.

– Конечно. Это Кальпурния, дочь Гнея Кальпурния Пизона. Она очень красивая девушка, может быть, самая лучшая в Риме, а ее отец и дяди пользуются большим влиянием в сенате и в армии.

Цезарь в который раз восхитился умом своей матери. Она была дальновидным политиком, умеющим просчитывать все варианты.

– Я знаю Пизона и его дочь, – согласно кивнул Цезарь, – она прелестна. А ее род может помочь нам укрепиться в сенате. Как ты это все продумала, я удивлен.

Он встал с ложа, подходя к матери и целуя ее в лоб.

– Ты мой самый выдающийся стратег. Я люблю тебя и Юлию больше всех на свете.

Мать вдруг посмотрела ему в глаза и прошептала:

– И Сервилию тоже.

Цезарь замер, боясь шевельнуться.

– Что ты хочешь сказать?

– Она великая женщина, Цезарь, достойная тебя и твоего ума. Береги ее.

– Вы с ней говорили, – понял Цезарь.

– Она любит тебя, почитая божеством, сошедшим с небес. Столь редкий дар, зажженный огнем Венеры, не должен угаснуть.

– Благодарю тебя, – еще раз поцеловал мать Цезарь, – ты всегда была для меня богиней Бона Деа, доброй богиней моей судьбы.

Глава XLVII

С этого времени Цезарь один управлял всем в государстве по своей воле.

Январские календы года начались торжественным шествием в сенат новых консулов, Цезаря и Бибула, с ликторами впереди. Это были первые и последние совместные мероприятия обоих консулов. Буквально со следующего дня начались раздоры.

Через несколько дней, накануне январских ид, Цезарь выступил в сенате с предложением нового аграрного закона, проваленного сенатом в прошлом году. Это был сильный ход.

Во-первых, консулы почти никогда не вносили подобных проектов, предоставляя эту сомнительную честь народным трибунам. Во-вторых, многие сенаторы вдруг начали понимать, почему Цезарь так спокойно относился ко всему накануне вступления в должность. Он был уверен, что его поддержат не только люмпены и плебеи, не только деньги Красса и стоявшие за ним ростовщики, но и легионеры Помпея.

Осознав эту страшную для себя угрозу, сенаторы начали откладывать рассмотрение аграрного закона Цезаря. Принцепс сената, престарелый Сервилий Ваттий Иссаварик, находящийся под влиянием оптиматов, давал слово для выступления лишь противникам Цезаря, просто блокирующим все попытки рассмотреть закон. В первый день Агенобарб выступал до конца заседания. Во второй – Лукулл, а в третий – сам Бибул. Когда на четвертый день слово взял Катон, явно намереваясь держать речь до конца заседания, Цезарь, наконец, не выдержал.

– Вы нарочно не даете рассматривать мои предложения, – гневно крикнул он.

– Не знаю, – сурово ответил Катон, – но очень многие сенаторы еще не выступили.

– Ты собираешься выступать целый день, – разозлился Цезарь, – и снова сорвешь обсуждение законов.

– Это право сенаторов, – закричал с места Агенобарб.

– В нашем сенате почти шестьсот человек, – ответил ему Цезарь, стараясь успокоиться, – если каждый сенатор будет выступать целый день, я буду выступать на пастбищах перед овечьими стадами, куда меня вы послали своим решением.

Сенаторы-популяры громко захохотали.

– Это единственное место, – не смог удержаться Катон, – где ты не будешь угрожать нашей республике.

– Именем Рима, – впервые Цезарь изменил себе, – ты арестован, Катон, за неуважение к сенату, консулам и народу римскому.

– Протестую, – немедленно закричал Бибул, вскакивая с консульского кресла.

К стоявшему на трибуне Катону подошел эдил в сопровождении легионеров.

Катон усмехнулся.

– Цезарь угрожает, – громко сказал он. – Вы видите, к чему может привести диктатура этих людей.

И, сойдя с трибуны, подняв голову, с небывалым достоинством он проследовал вслед за эдилом.

Понимая, как это глупо, Цезарь пожалел о своей ошибке. Но еще больше он расстроился, когда увидел, как вслед за Катоном поднялись почти все сенаторы. Более трехсот пятидесяти человек покидали зал заседаний. Оставшихся сторонников было недостаточно даже для кворума. Юлий понял, что напрасно погорячился. Он быстро подозвал народного трибуна Фуфия Калена.

– Наложи вето, – коротко попросил консул.

Фуфий Кален, все сразу поняв, побежал к выходу.

– Стойте, – закричал он, – остановитесь. Именем народного трибуна, действующего во благо народа и по его поручению, я накладываю вето на решение консула Гая Юлия Цезаря.

Среди сенаторов послышались изумленные голоса.

Все знали о близости народного трибуна к Цезарю и понимали, что решение отменил сам консул. Оптиматы начали возвращаться в зал, сдержанно улыбаясь. Кое-где слышались поздравления, Катон, вопреки обыкновению, вернулся на заседание почти сразу, и даже на его суровом лице явственно проступало удовлетворение от поражения Цезаря.

Популяры были расстроены, они потерпели явное поражение. Сторонники Помпея недоумевали – стоило ли связываться со столь ненадежными союзниками? Уже на следующий день Цезарь решил нанести два ответных удара. Первым указом он объявил, что отныне по городу будут раздаваться краткие обзоры о заседаниях в сенате – «акты сената». По существу, это были первые газеты, введенные для обеспечения гласности.

Вторым указом Цезарь выносил новый аграрный закон на обсуждение народного собрания. Но оба консула выполняли свои функции поочередно, по месяцам. В феврале ликторы с фасциями шли впереди Бибула, и уже он должен был назначать дату созыва народного собрания. Бибул, понимавший, чем грозит народное собрание оптиматам, целый месяц говорил о неблагоприятных знамениях богов, испытывая терпение Цезаря. Птиц, привезенных для гадания, предварительно кормили до отвала, и они отказывались есть, что считалось дурным предзнаменованием.

Цезарь, наученный горьким опытом с Катоном, терпеливо ждал. Наконец, в конце месяца, совершив очередное жертвоприношение, Бибул торжественно объявил, что в этом году вообще все дни неблагоприятны для проведения народных собраний.

Это было уже явное издевательство. Цезарь, всегда насмехавшийся над верой в богов, впервые до конца осознал, как можно использовать эту страшную силу. Но остановить его уже было нельзя. Пользуясь своими правами верховного понтифика, Цезарь объявил, что Бибул неправильно истолковал волю богов, и как консул назначил наконец день народного собрания на Капитолии.

Вечером этого дня в доме Бибула собрались видные оптиматы.

– Он назначил выборы, – кричал взбешенный Бибул, – отменив мое решение. Клянусь Юпитером, я такой же консул, как и он.

– Цезарь еще и верховный понтифик, – напомнил Цицерон, – толкующий волю богов.

– Но консулы имеют право ауспиций,[166] – возразил Бибул.

– Да, – горько признался Катон, – Юлий получил все высшие должности в государстве. Ему не хватает только армии Помпея и диктатуры.

– Он их никогда не получит, – твердо сказал консуляр Децим Юний Силан.

– Мы не допустим этого, – поддержал Лентул Спинтер.

– Завтра нужно будет в сопровождении народных трибунов Гая Меммия, Марка Латеренсия и Гая Фанния пройти на Форум и помешать Цезарю принять его аграрный закон, – предложил Цицерон, – из десяти трибунов только они трое твердо будут на нашей стороне. Кроме того, их появление внесет неразбериху, и никто не станет слушать проект нового закона Юлия.