Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

– Да.

Аврелия все понимала. Она знала о взаимной многолетней любви своего сына и Сервилии. Догадывалась об их прежних встречах. Но как тактичная мать старалась не вмешиваться в личную жизнь сына. И сегодня впервые прикоснулась к этой деликатной теме.

– Цезарь скоро возвращается в Рим из Испании, – начала нелегкий разговор Аврелия.

– Я слышала, – кивнула в ответ Сервилия, – но он будет ждать за чертой померия права на триумф. Говорят, в Испании он одержал немало побед.

За символической чертой померия[165] оставался триумфатор, как бы официально не въезжающий в город. Только после триумфа он считался формально попавшим в Рим, даже если проживал в городе несколько лет. Но претендент на триумф автоматически исключался из политической жизни Рима до проведения триумфа, считаясь как бы отсутствующим. Таким образом, он не мог претендовать ни на одну административную должность.

Цезарь, которому исполнилось сорок лет, несомненно, захотел бы выдвинуть свою кандидатуру в консулы. Но жесткие законы Рима ставили его перед выбором – проведение триумфа или выдвижение в консулы.

– Я слышала о его успехах. Претор Рима разбил несколько племен лузитанов и коллаиков, – улыбнулась Аврелия, и Сервилия впервые подумала, как внешне и внутренне похожи мать и сын.

– Но я знаю своего сына. И ты его знаешь, Сервилия. Ему этого мало. Он откажется от триумфа, чтобы выдвинуть свою кандидатуру в консулы Рима. И обязательно победит на выборах.

– Да, – прошептала Сервилия, – так, видимо, и будет.

– Но он холост, – очень серьезно произнесла Аврелия, – а после развода с Помпеей прошел почти год.

Сервилия похолодела, догадываясь, о чем идет речь.

– Ему нужен сын, – укрепила ее худшие опасения Аврелия, – и он должен жениться.

Сидевшие недалеко девушки весело смеялись над очередной шуткой Юлии.

– Почему не выходит замуж Юлия? – вдруг спросила Сервилия. – Она ведь ровесница моей дочери Юнии.

– Юлия не любит никого. Она похожа на своего отца. Чтобы быть рядом с человеком, ей нужно полюбить его. Даже над Сервилием Цепионом, с которым она уже помолвлена, Юлия насмехается. Но она не Цезарь, и внук Цезаря не его сын, – поняла невысказанный вопрос Аврелия.

– Я знаю, – грустно отозвалась Сервилия, – и все давно решила для себя. Я люблю твоего сына, Аврелия, люблю давно и страстно, о чем ты, конечно, догадывалась. Он великий человек, и величие Рима будет связано с возвышением Цезаря, в этом я всегда была убеждена. Но помешать его карьере я не хочу. Я все отлично понимаю, Аврелия. У меня не может быть более детей. Великие боги дали мне любовь твоего сына, а на большее я не претендую.

Мимо прошла высокая красивая женщина с распущенными волосами.

– Это Кальпурния, дочь Пизона, – прошептала Сервилия. – О ее красоте говорит весь город. Вот такая жена нужна твоему сыну – здесь и величие рода, и невероятная красота.

Аврелия задумчиво смотрела на Сервилию.

– Нет, – решительно сказала мать Цезаря, – ему нужна ты. Величие и красота твоей души, Сервилия. Однако, клянусь всеми богами Рима, в которых никогда не верил мой сын, ты права. Но бессмертные боги видят, что и ты достойна любви Цезаря.

Сервилия не могла более сдерживаться. Даже получив известие о смерти мужа, она смогла сдержать слезы горя, а сегодня, прижавшись к Аврелии, она беззвучно плакала, впервые обнаружив некоторую слабость в своей гордой и независимой душе.

Никогда Цезарь не узнает об этих слезах. Никому не расскажет об этом разговоре Аврелия. Никто более не увидит плачущей Сервилии.

Но, обнявшись, женщины в едином порыве чувств обнаружили то высокое родство духа, которое Цезарь так ценил в женщинах. С этого дня Сервилия стала желанным гостем в доме Аврелии, до смерти сохранившей материнскую привязанность к этой женщине и уважавшей ее нелегкий выбор.

Некоторые женщины уже прошли в кальдарий, дабы омыться горячей водой перед выходом. Среди них была и Клодия, охотно и часто посещавшая термы, служившие в немалой степени рассадником грязных сплетен и всяческих слухов в городе.

В описываемое нами время термы еще не полностью стали тем местом светского времяпрепровождения молодых людей, коими они станут тридцать лет спустя. Поздние постройки терм уже к моменту падения республики будут архитектурным шедевром Древнего Рима, напоминающим скорее дворцы, чем общественные бани.

Термы Минуция были самыми знаменитыми сооружениями в этот период, но это были пока еще общественные бани. Только в 721 году римской эры Марк Випсаний Агриппа построит первые термы, ставшие по-настоящему духовными центрами римлян. При термах будут открывать даже библиотеки и гимнастические залы.

Юлия, прошедшая в кальдарий вслед за Клодией, с любопытством смотрела на голое тело известной на весь Рим женщины.

Клодия была по-настоящему красива лицом, но фигуру имела обыкновенную, более того, на теле было несколько крупных бородавок, портивших цельное впечатление. Юлия, заметив одну из них, отвернулась, вынуждая себя не смотреть более на Клодию.

В мировой литературе и в общественном сознании очень часто складывается образ распутной женщины, игравшей роковую роль в истории, как тип восточной красавицы с большой грудью, вечно горящими глазами, идеальной фигурой и длинными ногами. На самом деле развращенность женщины не зависит абсолютно ни от ее фигуры, ни от других частей тела. Эта развращенность в самой душе женщины. И, не обладая никакими высшими параметрами женской красоты, такие фигуры входят в историю благодаря своему вызывающему поведению и свободной душе, отвергающей всяческие преграды, в том числе и моральные нормы поведения.

Клодия первой вышла из терм, где ее уже ждал верный партнер, сопровождавший женщину повсюду, поэт Гай Валерий Катулл. Двадцатилетний поэт был влюблен в развратницу почти юношеской восторженной любовью. Приехавший из провинции, Катулл первое время поражался диким нравам, царящим в столице, но, встретив Клодию, забыл обо всем на свете, снова и снова посвящая ей свои стихи.

Рядом с ним стояли Эгнатий и Мамурра, специально приходившие сюда, дабы найти новые объекты для своих любовных утех. Вот и сейчас, едва из терм вышли две сестры Марка Марцелла, как оба развратника весело шагнули к ним, не давая молодым женщинам сесть в лектику. Довольно скоро сестры уселись, наконец, в свои лектики, а оба развратника, сговорившись о встрече, радостно обернулись к Катуллу.

– Что стоишь, поэт, – завизжал обрадованный состоявшейся сделкой рыжеволосый Эгнатий, – ждешь свою Лесбию?

Катулл презрительно молчал.

Узкая мордочка Мамурры растянулась от смеха.

– Он хочет помочь Клодии встретиться с очередным любовником.

– А он будет наблюдать за ними, – заорал Эгнатий, – потому что сам ни на что не годен.

Катулл быстро обернулся к Эгнатию и громко продекламировал:

– Эгнатий? Чем гордишься – бородой клином? Оскалом челюстей, что ты мочой моешь?

Выходившая из терм Клодия даже закричала от смеха. Мамурра чуть не упал в приступах буйного веселья, а Эгнатий, зло пробормотав ругательство, схватился за меч.

– Оставь, – заорал Мамурра, увлекая Эгнатия за собой, – пошли быстрее, нас ждет Клодий.

Катулл, подойдя к лектике Клодии, кивнул женщине, продолжавшей громко смеяться.

– Иди за нами, мой дорогой поэт, – давилась от смеха развратница, давно переспавшая и с Эгнатием, и с Мамуррой, – я хочу послушать твои новые стихи.

После возвращения из терм Аврелия удалилась в свой конклав, а Юлия, дождавшись свою сестру, отправилась к отцу Атии – Марку Аттию Бальбу.

Дом сенатора был в районе Авентина, недалеко от роскошного квартала Карины. Известный своими строгими нравами Бальб не очень высоко ценил такое соседство, предпочитая проводить время в кругу друзей на Авентине. В Карины, где были роскошные дома Лукулла, Марцелла, Сципиона, Красса, сенатор не любил заглядывать, старательно обходя этот квартал. Он был другом Цезаря, и родственники часто встречались в доме верховного понтифика, расположенном на Священной дороге, ведущей к Капитолию. Бальб, женатый на сестре Цезаря и любивший верховного понтифика за добрый и мягкий нрав, тем не менее никогда не одобрял безумных расходов Цезаря и его огромных долгов.

В атрии, куда прошли Юлия и Атия, уже слышались голоса приглашенных на дружеский ужин к Бальбу друзей сенатора.

Сегодня здесь собрались несколько легатов и трибунов Помпея, принимавших вместе с Бальбом участие в восточной кампании. Марк Аттий Бальб сражался в армии Помпея в течение трех лет, после чего вернулся в Рим с тяжелым ранением левой ноги.

Его симпатии представителя плебейского рода были всегда на стороне популяров, но Помпея он уважал и любил за честность и мужество, проявленные полководцем во время войны с Митридатом.

Девушки вошли в атрий, когда стоявший в центре зала у самого бассейна Марк Терренций Варрон что-то рассказывал гостям. Все весело смеялись, и даже хозяин дома был в хорошем настроении.