Поправки - Джонатан Франзен

Мускулистые, точно у гребца, плечи туго обтянуты блейзером. Сколько времени он провел в этой позе, на что смотрел? Сейчас Дон разглядывал сложенную гармошкой кальку – план сигнальной башни у милевой отметки 101.35 на линии Мак-Кук. Эд Албердинг от руки вычертил эту схему в 1956 году.

– Эд был мальчишкой, когда делал этот чертеж. До чего красиво!

Дениз слезла с ящика, расправила юбку, отряхнулась.

– Зря я на Эда наехал, – продолжал Дон. – У него есть талант, какой мне и не снился.

Похоже, Дон меньше интересовался, Дениз, чем она – им. Он развернул еще одну кальку, а Дениз стояла и глядела сверху на серые, как графит, но юношески упругие завитки его волос. Подошла чуть ближе, наклонилась. Теперь она видела его хуже – грудь заслоняла.

– Вы мне свет загораживаете, – проворчал Дон.

– Хотите поужинать со мной?

Дон тяжко вздохнул. Плечи горестно поникли.

– Мне на выходные в Индиану ехать.

– Ладно.

– Дайте мне подумать, ладно?

– Хорошо, подумайте.

Дениз говорила равнодушным голосом, но, когда шла в дамскую комнату, колени подгибались. Она заперлась в кабинке и сидела там, дрожа, а снаружи тем временем негромко прозвенел звонок лифта, приехала, а потом уехала тележка с полдником. Из-за чего она переживала? Самой невдомек. Тупо скользила взглядом по хромированной задвижке на двери кабинки, по обрывку туалетной бумаги на полу и вдруг поймала себя на том, что уже минут пять таращится в одну точку, думает ни о чем. Ни о чем. Ни о чем.

До конца рабочего дня оставались считаные минуты, она наводила порядок в архиве, и тут у ее плеча возникло широкое лицо Дона Армора, тяжелые веки за стеклами очков дремотно приспущены.

– Дениз, – сказал он, – можно пригласить вас на ужин?

– Конечно, – быстро кивнула она.

В убогом северном пригороде, населенном чернокожими и беднотой, Генри Дузинберр со своими юными театралами обнаружил старомодный кафетерий. Дениз заказала чай со льдом и картошку фри, а Дон Армор – гамбургер и молочный коктейль. Сидя он смахивал на лягушку, отметила Дениз. Когда он наклонялся к еде, голова уходила в плечи. Жевал Дон Армор медленно, словно посмеиваясь про себя. И с тусклой улыбкой оглядывался по сторонам. Подтолкнул пальцем очки повыше к переносице – ногти обкусаны до живого мяса.

– Никогда не бывал в этих местах, – признался он.

– Эти кварталаы вполне безопасны.

– Для вас – да, – сказал Дон. – Понимаете, место само чувствует, боишься ли ты. Если нет, тебя не тронут. Но беда в том, что я-то чую опасность. Попади я в вашем возрасте на такую улицу, сразу начались бы неприятности.

– Почему?

– Так оно устроено. Я бы и глазом моргнуть не успел, как, откуда ни возьмись, появились бы трое злобных уродов. Вы даже не видите эту сторону мира, потому что вы удачливы, у вас все в порядке. Шагаете себе по жизни. Все ловушки поджидают таких, как я. Заранее знаю, что вляпаюсь.

Дон Армор водил большой американский седан, похожий на тот, каким владела Инид, только постарше. Он неторопливо выехал на главное шоссе и столь же неторопливо покатил на запад, кажется получая удовольствие от своей медлительности («да, я тупой, и тачка у меня скверная»), прислушиваясь к гудкам справа и слева.

Дениз указывала дорогу к дому Генри Дузинберра. Когда они поднимались по ступенькам крыльца, солнце висело низко на западе, над станцией, окна которой были забиты фанерой. Дон Армор рассматривал деревья так, словно и зеленые насаждения в этом пригороде были лучше, дороже, чем в его районе. Дениз положила было руку на наружную сетчатую дверцу, но обнаружила, что внутренняя дверь отворена.

– Это ты, Ламберт? – Генри Дузинберр вышел навстречу из сумрака гостиной. Кожа у него стала совсем восковой, глаза еще больше выделялись на лице, зубы казались чересчур крупными. – Доктор моей матери отослал меня домой, – пояснил он. – Решил меня списать. Хватит с него умирающих.

Дон Армор, втянув голову в плечи, попятился к машине.

– Это еще что за увалень? – поинтересовался Дузинберр.

– Приятель с работы, – сказала Дениз.

– Ему сюда нельзя. Прошу прощения, но посторонних я у себя дома не потерплю. Поищи другое местечко.

– У вас есть еда? Все в порядке?

– Да, ступай себе! Дома мне лучше. Мое здоровье очень озадачило и меня, и доктора. По-видимому, малыш, у меня совершенно нет белых кровяных телец. Врач трясся от страха, как бы я не отдал концы прямо у него в кабинете. Ламберт, мне было так его жаль! – Черная дыра смеха приоткрылась на лице больного. – Я пытался объяснить ему, что мои потребности в белых кровяных тельцах сведены к минимуму, но он счел меня каким-то медицинским курьезом. Я отобедал с мамочкой и поехал на такси в аэропорт.

– Вы уверены, что вам ничего не нужно?

– Уверен. Иди, благословляю. Делай глупости. Только не в моем доме. Ступай!

Подъезжать до темноты к своему дому в машине Дона Армора было опасно: Руты отличались наблюдательностью, а Дриблеты – любопытством, поэтому Дениз попросила Дона остановиться у начальной школы и оттуда повела его на заросший травой луг. Со всех сторон их окружали электронные щелчки кузнечиков, кусты, издававшие резкий сексапильный запах, и угасавшая жара золотого июльского дня. Дон Армор обхватил руками ее талию, пристроил подбородок ей на плечо. Вдалеке слышались хлопки – мальчишки взрывали петарды.

Стемнело. Войдя в охлажденный кондиционерами дом, Дениз хотела поскорее провести гостя на второй этаж, но он задержался на кухне, потом долго медлил в гостиной. До слез обидно, что дом производит на него такое впечатление! Хотя ее родители отнюдь не были богачами, Инид так мечтала об элегантности, так лезла из кожи вон в погоне за ней, что Дону Армору этот дом казался жилищем богачей. Он боялся ступить на ковер. Стоял и разглядывал – так пристально, как никто до него не смотрел, – уотерфордские кубки и вазочки, которые Инид держала на виду. Он вбирал в себя каждый предмет: музыкальные шкатулки, гравюры с парижскими уличными сценками, гарнитур в красивых чехлах, – смотрел так же пристально, как (неужели только сегодня?) смотрел на тело Дениз. Да, сегодня во время ланча.

Она вложила свою крупную руку в его, еще большую, переплела свои пальцы с мужскими пальцами, повела Дона наверх.

В спальне Дон Армор опустился на колени, ладонями обхватил ее бедра, приник ртом к паху, потом – к тому, что нельзя называть, и ее отбросило в мир детства, в мир сказок братьев Гримм и Льюиса, где прикосновение преображало. Его руки превратили ее бедра в женские бедра, его рот превратил ее пах в пах женщины, а то, что нельзя называть, сделалось еще более неудобоназываемым. Вот в чем преимущество поклонника постарше – куколку, не имеющую пола, такой экскурсовод обучит всем тайнам ее тела, умело покажет, что тут к чему и зачем.

Мальчики-ровесники хотели чего-то и сами не знали, чего именно. Их желание – приблизительно, неопределенно. Задача Дениз, незавидная ее роль на многих свиданиях сводилась к тому, чтобы помочь им отчетливее понять, чего же им надо, расстегнуть блузку, дать намек, воплотить, так сказать, их довольно туманные идеи.

Дон Армор хотел ее конкретно, каждый дюйм ее тела пробуждал в нем вожделение. Собственное тело отнюдь не казалось Дениз даром, но сейчас, когда оно стало желанным, когда она могла вообразить себя Доном Армором на коленях перед самой собой, жаждущей ту или иную часть себя, – она готова была простить себя за то, что обладает телом. У нее имелось то, чего искал этот мужчина. Без суеты, спокойно, он находил в ней все и всему отдавал должное.

Она расстегнула лифчик; Дон склонил голову и закрыл глаза.

– Ты что?

– Умереть можно, до чего ты хороша!

Да, это ей тоже понравилось.

Она взяла его его в руки – это прикосновение Дениз, юная повариха, будет вспоминать несколько лет спустя, впервые готовя трюфели, гусиную печенку, икру «в мешочке».

На восемнадцатилетие друзья-театралы подарили ей Библию с «дуплом» внутри, где были припрятаны фляжечка виски «Сиграм» и три презерватива карамельного цвета. Теперь они пригодились.

Голова Дона нависала над ней, словно львиная башка, словно карнавальная маска из тыквы. В момент кульминации он взревел, потом череда вздохов, один за другим, без перерыва: «О!о!о!о!» Ничего подобного она в жизни не слышала.

Было много крови, прямо пропорционально испытанной боли и обратно пропорционально удовольствию, скорее вымышленному, «головному».

В темноте, поспешно обтираясь грязным полотенцем, прихваченным из бельевой корзины в коридоре, Дениз поздравила себя с тем, что успела до отъезда в колледж избавиться от девственности.

Но присутствие крупного, перемазанного кровью мужчины в ее постели совсем не радовало. Кровать была узенькая, Дениз спала на ней с детства, а сейчас она очень устала. Вот почему она, как дура, стояла посреди комнаты, завернувшись в полотенце, да еще и расплакалась.