Маньяк по субботам - Гостомыслов Александр Петрович

К моему возвращению магазин оказался утке заперт, меня ждала раскудахтавшаяся бабка, она решила, что я угонщик велосипедов, садовод с селедкой в руках и улыбающаяся Зоя. Садовод, конечно, уж рассказал в красках историю с кирпичом, а Зоечке хоть бы что, отпихнула туфелькой осколки кирпича и пошла мне навстречу.

Я недоумевал, кто сей злодей, подстроивший мне немудреную, но надежную ловушку? Скорее всего местный Ромео, который заметил, как меня обнимала Зоя, и решил немедля убрать конкурента. Но откуда здесь китаец? Насколько я знал — в Садах вообще нс было ни одного китайца. Это они Подмосковье оккупировали, живут по сорок человек в одной комнате, а до сих мест еще не добрались.

Я вернул велосипед, забрал селедку и пошел провожать Зою. Мы немного погуляли, стало уже темнеть, когда добрались до ее дома. По шаткому мостику перебрались через канаву и вошли в ее дом. В комнатке, где мы очутились, не было стела, и селедку пришлось положить на подоконник, но присутствовала роскошная кровать. Едва Зоя закрыла за собой дверь, как ее сильно затрясло.

Я оторопел, растерялся:

— Ты эпилептик? У тебя падучая?.. Сейчас в обморок грохнешься? Может, тебя связать, воды принести?

— Дурак, сам воду пей, а мне налей водки, бутылка и рюмки в тумбочке. А это у меня девичий трепет. Разве не похоже? Ведь я стараюсь. Должна же юная девушка, оказавшись один на один с опытным соблазнителем, испытывать девичий трепет? Ты поверил?

— Конечно, так это естественно.

— Тогда иди ко мне, сейчас и ты задрожишь.

Не знаю, кто был в этой очаровательной упаковке — чистое создание Золушка, или сама ведьма? Я протянул руки и почувствовал ее… ауру. Английский в мелкую клеточку пиджак сам слетел с меня. За ним в угол комнаты полетели другие детали одежды. Зоя расстегнула и стоптала о себя юбку. Под юбкой другой одежды не было. Я схватил девушку в объятия, поднял, прижал к стене. Медленно-медленно сна съезжала по стене, напарываясь на мою возбужденную плоть. Я глубоко вошел в нее и содрогнулся всем телом. Колени мои подогнулись, и мы упали на кровать. Причем Зоя оказалась сверху. Сидя надо мной на корточках, она исполняла танец любви. Голова моя лежала на подушке, так что я мог видеть все ее сокровенные места, руками придерживал упругую попку и плыл, плыл куда-то в бездну, плыл, словно в невесомости… Зоя застонала, села на меня верхом, плотно прижавшись, руки мои уползли к ней под белую блузку и смяли ее острую грудь.

— Мой детектив, мой чемпион, — шептала Зоя и стонала в сладкой истоме.

Так мы кувыркались и плавали в невесомости, пока, как говорят поэты, наши свечи не догорели.

Потом, обессиленные, почти час мы лежали нагишом на кровати и приходили в себя. Зоя прижималась ко мне и говорила, как она спасается маньяка, из-за него она теперь боится показаться на улице. Я ее успокаивал и хвастался, какие мы с Граем крутые и как лихо ведется следствие. Ну, никак не мог я в такую минуту признаться, что мы в тупике.

Среди ночи, обессиленный, пошатываясь, я вышел из дома Зои. Посмотрел на луну, которая вздумала спрятаться за тучку, добрался до мостика. Мне показалось, что он стал уже, стал такой узкий, что мне по нему не пройти, обязательно свалишься в канаву, наполовину наполненную жидкой грязью. Пришлось задуматься, а не лучше ли сделать разбег и совершить прыжок?

Пока я в раздумье покачивался около злополучной канавы, луна выглянула из-за тучки и… мороз прошелся у меня по спине — я увидел, как из глубины канавы торчат острием вверх три металлических штыря., Я топнул ногой по мостику, и он тут же рухнул вниз. Стоило мне сделать шаг по мостику и я, как экспонат для коллекции, был бы наколот на эти штыри.

Я тут же собрал свою волю в кулак и взбодрился. До дому добрался без всяких приключений, но оглядывался на каждый шорох, старался обходить даже тень от кустов. По себе знаю — нет никого хуже на свете, чем деревенский упорный ревнивец. Ему ничего не стоит вынуть длинный ножик из-за голенища и пырнуть соперника. И он станет гордиться этим и хвастать своим приятелям. И ничего с этим не поделаешь, значит ревность в Садах вполне сравнима с деревенской ревностью. Лет восемь назад я сам был вполне способен на такое действо и, что интересно, при этом не чувствовал бы никаких угрызений совести. Такая уж она есть, наша деревенская любовь.

Утром я встал невыспавшимся, но на аппетит это не повлияло, разом смел завтрак и два раза просил добавки. Граю рассказал о встрече с Зоей и во всех подробностях о неведомом китайце, кирпиче, упавшем с крыши, и стальных штырях, выросших на дне канавы. К моим любовным похождениям Грай относился терпимо, если они не мешали делу, и никогда не комментировал, а тут произнес заинтересованно:

— Ревнивый китаец? Это интересно. А что сказала о нем Зоя?

— Ровным счетом ничего. Сделала большие глаза и заявила, мол, среди ее почитателей нет ни одного китайца и среди покупателей магазина тоже.

— А кирпич сам упал?

Наш разговор прервал Шестиглазов, подъехавший к нашему дому со своим верным сержантом. Верный телохранитель остался за рулем, а сам инспектор ввалился в дом, и Бондарь налил ему чашку горячего чаю с вишневым вареньем. Инспектор спешил, но и, обжигаясь, не переставал ругаться:

— Дел в Кировске невпроворот, а тут висит над душой сумасшедший садовод, держит в напряжении и уголовный розыск, и ОМОН. Из-за него ребята забыли, когда последний раз выходной был.

Шестиглазов пожаловался, что почти все наработки по убийствам оказались пустыми. Опрошены все, кто пас в тот день в лесу своих коз. Найдены два браконьера, которые в тот день срубили столетний дуб и оштрафованы на большую сумму. Оба эти убийства мог совершить Рахим Маматкулов — неудавшийся жених. Но зачем? Мог это сделать и рыбак из Назии Кирилл Феоктистов. Но тоже непонятно — для чего? Под подозрением осталась и бухгалтер Рублева.

Грай слушал невозмутимо, но я чувствовал, он напряжен, нервничает.

— Сегодня в Шлиссельбурге праздник, — хвастался и жаловался одновременно Шестиглазов. — 62 года нашей крепости Орешек. Народу приедет уйма, будут шведы и финны, как на семисотлетием юбилее Выборга.

— В Выборге праздновали три дня, — поддел я гостя. — У нас всего день, потому что дата не круглая.

— Маньяку это безразлично, — заметил Грай. — Воспользуется случаем и угрохает какого-нибудь шведа, например. А записку оставит на имя шведского посла, в стихах, разумеется.

Шестиглазов, по-моему, перестал понимать шутки. Аж зубами заскрипел.

— Я к вам заехал потому, что предыдущие «поэмы» адресованы лично знаменитому сыщику. По мнению уголовного розыска, вы скрываете от нас информацию в целях получения гонорара.

— Уверяю вас, никаких улик или достойных вашего внимания фактов мы не скрываем. Я сам хочу не менее вашего разобраться с сумасшедшим НАГом.

— А что вы делали последние сутки? Не появилось ли зацепки?

Я спустил глаза вниз, о своих похождениях и ревнивом китайце говорить не хотелось. Да и к расследованию это отношения не имело.

— Все свои наличные силы бросаем в Шлиссельбург, — поставил нас в известность Шестиглазов. — В Садах останутся дежурить несколько человек.

— Мы так поступим, — прикинул Грай, — Виктор поедет с вами, я останусь в Садах.

Глава XI

Не от моего лица

Сын сторожихи Нины Федоровны Никита Зеленов заранее все тщательно обдумал. В этот день, субботу 4 июля, встал пораньше и со своей тележкой на дутиках успел сделать три ездки на болото, где тянули новую автомагистраль, параллельно старому Мурманскому шоссе. Никита набирал торф в полиэтиленовые мешки и возил, как удобрения, хозяевам, с которыми договорился заранее. Этим он добывал себе ка пропитание.

К двенадцати уже закончил работу. Закатил тележку за дровяной сарай, зачерпнул воды из ведра, умылся. Наскоро перекусил на кухне.

— Куда это ты собрался? — спросила его Нина Федоровна.