Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Резко развернувшись, я увидел массивную фигуру Уолси. Очевидно, он воспользовался первой же удобной возможностью, дабы удалиться в прохладную тень. По взгляду, брошенному им на графин, я понял, что он не прочь выпить и ждет моего предложения. Вместе этого я пробурчал:

— Она не узнает…

— И все-таки…

Он успел незаметно переместиться к столику с вином. Внезапно жадный поп тоже стал мне отвратителен.

— Делайте что хотите. Выпейте хоть все.

Иных приглашений ему не понадобилось. Графин быстро опустел. До меня донесся громкий звук отрыжки, хотя Уолси, должно быть, счел этот звук еле слышным. Затем кардинал сосредоточился и взглянул на меня с такой же скорбной маской на лице, каковую обожала нацеплять Екатерина.

— Ваша милость, — печально начал он, — мне грустно видеть вас в таком удручении.

— Тогда действуйте! Покончите с моими несчастьями! — я невольно сорвался на возмущенный крик. — Ведь это в вашей власти!

Он сдвинул брови, всем своим видом изображая глубокую задумчивость. Это производило впечатление на советах, но я привык к его уловкам и знал, что Уолси желает выиграть время.

— Вы же кардинал! Папский легат! Вы представляете Его Святейшество в Англии! Сделайте же что-нибудь!

Он по-прежнему хмурился.

— Господи, неужели я должен сам покончить с этим? Покончить любыми средствами! Меня не волнует, какими они будут!

И, говоря это, я ничуть не преувеличивал.

Вечер я провел в ожидании в своих покоях. Пришлет ли Анна мне весточку? Сделает ли любезную попытку показать, что Уайетт ничего для нее не значит?

Нет. Она не соизволила.

XXXIX

С того дня ситуация начала меняться. Уолси наконец выпросил у Его Святейшества разрешения проводить некоторые судебные дела в Англии. Обязательным условием являлось присутствие двух папских легатов. Кардинал Кампеджио уже выехал к нам из Рима. Его путешествие могло продлиться не один месяц, с учетом того, что путешественник был стар и страдал подагрой, но теперь у меня появилась надежда на успех. Я желал этого больше всего на свете. Исход моего дела казался предрешенным, и я уже воображал скорую свободу от уз, кои с каждым днем все сильнее раздражали меня.

Екатерина стала еще более надоедливой Она изображала скорее заботливую мамашу, чем жену. Анна навязывала мне свои капризы, неизменно уверяя, что они необходимы для сокрытия наших планов.

— Если кардинал узнает, что мы обручены, то не сможет с подлинным усердием отстаивать вашу правоту, — заявила она. — По-моему, он полагает, что вам следует обручиться с дочерью Людовика Двенадцатого, французской принцессой Рене. — Ее мягкий голосок споткнулся на этом имени. — Ему давно опостылел ваш испанский альянс.

О, как порхали во время нашего разговора тонкие пальчики Анны, поглаживая затейливую резьбу кресла. Любые ее движения отличались такой изящной легкостью, что я следил за ними, словно за лебедем, скользящим по глади пруда. Прекрасно и элегантно. Как все, что она делала.

— Итак, надо ввести в заблуждение кардинала? Это нелегко сделать, — предупредил я ее.

— Легче, чем вы думаете, — с улыбкой заметила она.

Ее глаза странно блеснули, и я вдруг почувствовал тревогу. Потом взгляд Анны неуловимо изменился, и я вновь увидел перед собой мою любимую юную красавицу.

— Все будет хорошо, — заверил я ее. — Через пару недель я получу свободу. Долгожданную свободу. И мы сможем обвенчаться.

Я взял ее за руку. Ответив на мое пожатие, она подняла глаза.

— Порой мне кажется, что я не дождусь, когда стану вашей женой…

Могу ли я назвать тот миг счастливейшим в моей жизни? Я достиг вершины своих желаний, и прочие дела мало волновали меня.

Между тем в королевстве все знали о моей брачной дилемме и не менее страстно, чем я, ожидали прибытия папского легата. Стояла ранняя весна 1529 года. Почти два года бесчисленных посольств и делегаций потребовалось для получения папского разрешения провести наш суд в Англии.

По прибытии в Лондон папский легат Кампеджио с удовольствием поведал мне, что сам Климент посоветовал Екатерине осознать нужды государства и удалиться в монастырь, как сделала преданная Жанна де Валуа, дабы король Людовик мог вновь жениться ради появления наследников. Его Святейшество был обязан освободить любого от земных уз ради приобщения к небесным.

Я преисполнился радости. Такое решение устроило бы всех. Екатерина и без того проводила много времени в молитвах и богослужениях. Она исполняла обеты францисканцев и имела необычайную склонность к монашеской жизни. Климент избавился бы от затяжного и чреватого осложнениями суда. А я, возможно, избежал бы неодобрения подданных, которые любили принцессу Екатерину и выражали недовольство низким происхождением Анны.

Через пару дней Кампеджио в сопровождении Уолси притащился к Екатерине и радостно представил ей эти разумные предложения. Та отказалась, заявив, что «не имеет призвания к монастырской жизни», но могла бы смириться с ней, если я, в свою очередь, дам обет жить как монах.

Эта женщина дразнила меня! Она с удовольствием насмехалась надо мной и противоречила мне на каждом шагу. Именно тогда я возненавидел ее. Мне претило ее самодовольное чувство превосходства надо мной. Она гордо несла титул испанской принцессы, наследницы древнего королевского рода, считая меня всего лишь потомком новой династии, основанной валлийским выскочкой. Вот как она относилась ко мне. И полагала, что легко добьется союзничества сторонних сил: императора, ее племянника, и зависимого от него Папы. Она словно говорила, забавляясь: «Пусть малыш Генрих хозяйничает в своем маленьком королевстве, мне достаточно щелкнуть пальцами, чтобы заставить его подчиниться».

Ладно, отлично. Я готов встретиться с ней — на арене папского суда.

В Англии впервые состоялся суд, на котором особам королевской крови предстояло ответить на известные претензии перед иноземными властями.

Судебное заседание проводилось в Блэкфрайерс, доминиканском монастыре. У подножия моего трона в полном облачении сидели Уолси и Кампеджио. На десять футов ниже находилось кресло Екатерины. Она поклялась, что вовсе не придет, — мол, считает правомочным только решение, принятое в Риме. А ведь Его Святейшество препоручил это своим легатам! Она вела себя как глупая и своенравная упрямица!

Однако в день открытия моя незаконная супруга все же соизволила явиться.

— На заседание суда вызывается Екатерина, королева Англии! — раздался голос судебного исполнителя.

«Ну вот, — подумал я, — сейчас она увидит, насколько праведно и серьезно наше дело. Теперь она наконец все поймет».

Екатерина медленно вошла в зал и направилась к своему креслу. Но вдруг резко повернула направо, прошествовала мимо кардиналов и поднялась по ступеням. Шагов за пять до моего трона она внезапно опустилась на колени.

Я почувствовал, как лицо мое покрылось испариной. Неужели эта женщина обезумела?

— Сир, — начала она, устремив на меня глаза и пытаясь поймать мой взгляд. — Ради нашей былой любви я умоляю поступить со мной согласно высшей справедливости. Прошу вас о сострадании и сочувствии, ибо в вашем королевстве я всего лишь бедная чужеземка. И только вы, как глава английского правосудия, можете защитить меня…

Она поистине сошла с ума! Все с напряженным вниманием следили за нами, такого в суде еще не видали. Я и сам был поражен. Екатерина по-прежнему смотрела на меня в упор. Глядя на нее, я с трудом узнавал любимую мной когда-то молодую женщину. Ее место заняла враждебная особа, вознамерившаяся либо подчинить меня своей воле, либо выставить дураком.

— Я призываю Господа и весь мир в свидетели, — продолжила она, — что с неизменным смирением была вам верной и послушной женой, всегда согласной с вашей волей и желаниями. Только ради вас я полюбила всех тех, кого любили вы, несмотря на их враждебное отношение ко мне. Оставаясь вашей спутницей жизни более двадцати лет, я родила вам много детей, хотя Богу было угодно призвать их на небо…

Она поникла, переживая мучительные для нас обоих воспоминания. Я страдал не меньше. Потом Екатерина вновь подняла голову и приступила к главной части своего отлично отрепетированного выступления:

— Господь свидетель, что на супружеское ложе я взошла девственницей, ибо до вас меня не познал ни один мужчина. Но признание этого лежит всецело на вашей совести.

Она замолчала, едва не прожигая меня взглядом. Как посмела она так поступить со мной? Выставила напоказ мою юношескую неискушенность! Сама она, будучи в первую брачную ночь далеко не девицей, должна была понимать мое тогдашнее смущение. И теперь ей захотелось унизить меня!

Я хранил снисходительное молчание. Екатерина, потупив взор, произнесла заключительные слова своей проникновенной речи. Они прозвучали глупо и неуместно. Умолкнув, она поднялась с колен и еще раз посмотрела на меня — правда, на сей раз с ненавистью, — развернулась и направилась к выходу. Очередной поступок невиданной дерзости.