Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Не знаю, — ответил я. — Церковники должны вынести решение. А пока совесть не позволяет мне…

Она разразилась слезами… громкими мучительными рыданиями. Я бросился успокаивать ее, говоря, что это всего лишь формальность… что я по-прежнему люблю ее… и хотел бы, чтобы она осталась моей женой, но…

Плач не прекращался. Я не знал, что делать, и помчался прочь, стремясь найти спасительный покой в тишине своего кабинета.

Почему всегда все кончается слезами? И почему я сбежал?

Следующие несколько месяцев я провел замечательно — в двойственном положении не женатого, но и не холостого мужчины. Моя незаконная жена пребывала в безутешной печали, а будущая — в нетерпении и огорчении. Уолси подвел меня. Его великолепный план о «тайном суде» в Англии закончился неудачей. И это еще мягко сказано, поскольку впоследствии изменилось отношение ко мне в Англии… более того, во всей Европе. Причем далеко не в мою пользу.

И что мне оставалось делать в этой двусмысленной ситуации? Жить с Екатериной? Хранить целомудрие? Анна непреклонно заявляла, что возляжет со мной лишь на супружеское ложе.

Я предпочел воздержание. И теперь понимаю тех, кто утверждает: оно способствует усилению самосознания и самоконтроля. В течение шести лет — подумать только! — я вел монашескую жизнь и в течение этого времени стал другим человеком, более решительным, умеющим справляться со своими чувствами. Научившись владеть собой, я обрел большое влияние на других, иными словами — новое могущество, которым должен обладать истинный король.

XXXVIII

Мы с Анной ежедневно гуляли в садах, частенько захаживая в одну беседку, которая ей очень нравилась. Она любила пройтись по сумрачной виноградной галерее, густо увитой резной зеленой листвой и пронизанной солнечными лучами, которые сплетались в изумрудное кружево.

При наших встречах мне так хотелось заключить ее в объятия и погладить блестящую гладь агатовых черных волос, что я едва сдерживал свои порывы. Но чувство долга останавливало меня.

Ради приличия Анна настояла, чтобы внешне мы поддерживали прежние отношения: я играл роль супруга Екатерины, а она — незамужней девицы на выданье. Ее положение было куда веселее моего. Ей полагалось щебетать с поклонниками, а мне — держаться рядом с внешне степенной, но на самом деле глубоко возмущенной Екатериной.

Между тем в своих покоях она упорно строчила тайные письма племяннику, императору Карлу, умоляя о помощи, — эти послания, разумеется, по моему приказу перехватывали и их копии подшивали в архив. В попытках защитить наш брак она проявила безрассудную смелость, призывая иноземные силы! Екатерина притворялась настоящей англичанкой, но ее поступки опровергали это. Она считала, что Карл может вмешиваться в дела Англии и что я отступлю перед его имперской волей.

Со своей стороны, я тоже упорно шел по ложному следу, пытаясь добиться от Папы признания исходной незаконности моего брака. Кроме того, наши многочисленные посредники отправились в Рим, дабы получить дозволение на завершение процесса в Англии, и потерпели неудачу. Папа Климент не имел намерения передавать кому-либо свои полномочия. Он настаивал, что такое дело может быть решено только в Ватикане.

Проводя в ожидании долгие месяцы, я постоянно видел Анну, пламенный предмет моей страсти, в окружении красивых молодых людей… и в том числе ее кузена, Томаса Уайетта.

Во всех прочих отношениях Уайетт мне нравился. Я ценил его как талантливого поэта. Вдобавок он имел способности к дипломатии и музыке. Но он уже обзавелся женой, и посему ему незачем было добиваться чьей-то благосклонности. К тому же странно искать внимания кузины. Анна уверяла, что они выросли вместе в Кенте. Мне не нравилось, однако, как братец с сестрицей поглядывали друг на друга. Они вели себя неподобающе.

Я хорошо помню (хорошо помню? Да я просто не в силах вычеркнуть это воспоминание из памяти!) чудесный майский день — прошло около года после дурацкого «суда» Уолси, и мои сердечные желания оставались все так же далеки от исполнения. Придворные собрались покатать шары. На ровно подстриженной лужайке установили множество деревянных кеглей, и мужчины состязались в бросании тяжелого шара, стремясь сбить как можно больше аккуратно установленных фигур. Екатерина восседала в резном кресле, точно шахматная королева, и даже Брэндон и Уолси соблазнились и вышли на свежий воздух ради наших праздничных забав. Брэндон еще не расплатился полностью за свое «непослушание» и потому обычно избегал встреч с кардиналом. В тот день, правда, все были в приподнятом настроении. На лужайке царили мир и согласие. Приехала моя сестра Мария, что особенно радовало меня.

Игра в шары проходила крайне оживленно. Брэндон еще не растерял силу, хотя былую сноровку уже утратил. Его шар то и дело со страшной скоростью пролетал мимо цели. По этому поводу он частенько разражался хохотом. Его не волновал выигрыш.

Уайетт был ловким игроком и искусно метил в самую большую группу кеглей. Всякий раз, делая точный удар, он небрежно посмеивался, словно показывая, как мало это значит для его. В финальном круге он сбил больше всех фигур.

Смысл игры заключался не только в том, чтобы поразить определенное число мишеней, — шар победителя должен был прокатиться как можно дальше по лужайке. Последние шары оставались лежать там, где остановились.

Уайетт бросил свой снаряд очень далеко, и когда он долетел до мишеней, я услышал счастливый смех. Оглянувшись, я увидел, что к нам присоединилась Анна. Она приплясывала, хлопая в ладоши, и Уайетт поклонился, с воодушевлением восприняв ее одобрение. В свою очередь, он медленно приблизился к ней и в полушутливой манере поцеловал ее протянутую руку. Она залилась звонким хохотом.

Обхватив покрепче деревянный шар, я прицелился и запустил его в цель. Он врезался в самый центр, разбросав кегли, точно дохлых уток, прокатился по лужайке и настиг шар Уайетта.

— Ах! Удачный удар! — сказал я, указывая на мой шар мизинцем с именным кольцом, подаренным мне Анной.

Уайетт не мог не узнать его. Он вышел вперед с усмешкой. Мне почему-то не понравилась его походка.

— С вашего разрешения, ваша милость, — поклонился он, — я должен проверить дальность пути.

На ходу он начал крутить на пальце какую-то странную вещицу на длинной цепочке. Это был медальон Анны. Я часто видел его у нее на шее. Поигрывая цепочкой, Уайетт не торопясь шагал по свежескошенной траве.

Я выразительно глянул на Анну. Она тоже посмотрела на меня, но на лице ее я заметил лишь выражение смущения. Не стыда, не вины.

— Я вижу, меня обманывают.

Я развернулся и направился к дворцу. Мне не следовало так откровенно показывать обиду, но я был ошеломлен.

Уайетт не видел, насколько я разгневан, и продолжал идти дальше. Остальные придворные, как мне позже сообщили, онемев, следили за происходящим. А Екатерина, поднявшись с кресла, поспешила за мной.

— Милорд, — окликнула она меня.

Обернувшись, я с удивлением посмотрел на нежеланную спутницу. Невзирая на теплое майское солнце, она вырядилась в излюбленное зимнее платье и старомодный нелепый головной убор, полностью скрывающий ее волосы и перегруженный украшениями. Екатерина прошла быстрым шагом всего дюжину ярдов, но от тяжести своего наряда уже изнемогала от жары.

— Да?

— Прекратите! Прекратите сейчас же!

Ее трясло от волнения, а лоб покрылся блестящими каплями пота. Я промолчал.

— Мне невыносимо видеть, как вы позоритесь на глазах у всех. И ради кого… — Ее голос сорвался, но она кивнула в сторону Анны, которая даже не обернулась мне вслед. — Перед всем двором! Неужели я должна смотреть…

Внезапно я выплеснул на нее свой гнев, словно она была в чем-то виновата. Хотя от ее слов моя обида усилилась.

— Тогда перестаньте смотреть, мадам! — вскричал я. — И хватит преследовать меня!

Она потрясенно замерла в скорбной позе, а я величественно удалился в свой кабинет, где наконец обрел долгожданное уединение.

Там, по крайней мере, было прохладно. И пусто. Камердинеров отпустили погреться на мягком майском солнышке. С особым удовольствием я налил себе вина, избавленный от церемонных услуг одного из неповоротливых болванов. Всегда следует щадить чувства других. Даже слуг. Увы. Поэтому любой малости приходится ждать добрых полчаса, когда сам ты можешь управиться за полминуты.

У вина был приятный вкус. Я налил второй кубок, наклонился и, стащив башмаки, с силой запустил их в стену. Один, ударившись о ковер, выбил густое облако пыли. Какой толк во всех этих льстивых бездельниках? Грязь и пыль, небрежение и лень. Все вокруг вызывало отвращение.

— Ваше величество, Маргарита Савойская не обрадовалась бы, видя, как вы обходитесь с ее подарком.