Лёха - Николай Берг

— Будешь? — спросил часового, отчекрыжив добрый ломоть.

— Не рановато с утра‑то? Нам бы ноги уносить надо — отозвался шепотком Семёнов.

— Нет, я меру знаю.

— Все так говорят. А тебя развезет после вчерашнего и возись с тобой потом.

— Рука разболелась. Спирт унутренне — он лекарство! — отозвался тихо Середа, протянул товарищу кусок арбуза.

Глядя неодобрительно, но держа при себе все, что хотел было сказать по поводу утреннего пития, боец взял холодный мокрый ломоть и куснул. Тут же сплюнул, удивленно вытаращился на артиллериста.

— Оно что, испортилось, что ли? Это как такое?

Арбуз мало того, что не был сладким, он даже и кислым‑то не был, вкус был странным, непривычным и в рот такое не лезло совершенно.

— Как это жрать? У меня баба раз грибы — соленики попортила — вот такие же на вкус были, плевались потом три дня! — возмутился Семёнов, отплевываясь.

— Нормальные кавуны — пожал плечами Середа и посмотрел непонимающе.

— Шутишь? — не поверил боец.

— Ты просто раньше не ел, потому — непривычно. Может, сало ты тоже не ешь? — с надеждой осведомился артиллерист.

— Размечтался! Так то ж сало! А получается, что надавали тебе эти Гогуны всякого непотребного. Это ж считай четверть веса несъедобна.

— Это точно, даже больше. Тебя вот отдали, несъедобного — фыркнул Середа.

— Ну за это я на них не в обиде. А с харчами по–прежнему затыка. Да еще и рот лишний образовался. Разве что его вот арбузами этими кормить — кивнул на сидящего Стецько боец.

— Дело такое, что мне пришлось выкручиваться, ну не мог я с них требовать просто жратву типа муки или картофана. Это бы роль испортило. Вот заказать закусь к пирушке — это вписывалось. Потому у нас скорее не еда, а закусь. Которая тоже еда. Хотя и не вся — пояснил артиллерист. Принятый самогон развязал ему язык. Семёнов кивнул. Что толку пояснять, он ведь и сам там был, все своими глазами видел. То есть одним своим глазом, если уж быть точным. Второй‑то и сейчас не мог толком в щелочку между опухшими веками глядеть, сидел, как в норе.

— А тебе что‑нибудь дали эти конокрады? До того, как отбуцкали? — словоохотливо спросил Середа.

— Почему конокрады? А, ну да, понял! Картошки мешок здоровый дал ласковый сукин кот. Картохи от души отсыпал хитрожопый селянин, причём прошлогодней с ростками и много — сколько смогу унести. Уже должна молодая картошка пойти, а старую всё равно выбрасывать или телёнку–поросёнку — вот как славно всё срастается. И обосновал тем, что лошадь в хозяйстве это не только помощь, но и хлопоты, мол и немцы, и наши могут привлечь по разнарядке бесплатно к хозработам в качестве возничего–грузчика, а то и вовсе реквизировать гужевой транспорт.

— Понятно. Ну а как пошел с мешком, так и взяли, ясно. Что ж сказать — грамотно все сделали. Старшина, хочешь моченого кавуна? — окликнул продирающего глаза Лёху артиллерист.

Тот посмотрел непонимающе, кивнул, благо жрать хотелось, но организм соленье это не принял, плеваться стал менеджер не хуже Семёнова. Проснувшийся посреди этого лицедейства бурят от угощения отказался сразу и бесповоротно.

— Мда, ничего‑то вы не петрите в колбасных обрезках — печально констатировал провал знакомства с украинской кухней Середа.

— Ну не лезет — откликнулся Семёнов. Ему чуточку было приятно, что не он один от арбузов моченых в восторг не пришел. С другой стороны — только чуточку. Четыре арбуза, оказавшихся бестолковым грузом резко уменьшали количество годной еды и потому получалось, что дня три — четыре можно быть сытыми, а потом опять придется рисковать головой. Почему‑то вдруг вспомнилось, как в его деревне насмерть били попавшегося конокрада, подумалось, что и впрямь Гогуны эти кроме того, что бандиты, так еще и конокрады, лошадку‑то хромую отняли. Что с крестьянской точки зрения делало их совсем паскудными. Воров в деревне не привечали, но конокрады стояли наособицу — их старались убивать при поимке, причем всем селом, чтобы спрос был с общины. Укравший у крестьянина лошадь вор обрекал его на нищую жизнь, опрокидывал всю его семью в лучшем случае в батраки.

— Я вообще‑то в ваших пехотно–артиллерийских делах не очень понимаю — издалека начал свою речь Лёха, отплевавшись от арбуза.

— Но с точки зрения авиации? — подсказал ему Середа.

— С точки зрения авиации пьянка с утра всегда кончалась херово. А иногда и херовее некуда — обрезал его потомок. И надо сказать, что в этот момент даже Семёнов на минутку забыл, что это говорит ряженый, вполне это прозвучало по–старшински.

— У него рука разболелась. Вот он и принял — вступился за артиллериста Семёнов.

— Понимаю — кивнул потомок.

Менеджер Лёха

Сроду бы не подумал, что подстеленный на ветки кожушок так сильно меняет сон. Наконец‑то удалось поспать почти нормально, даже и тепло некоторое время было. И под утро сон приснился хороший, что просыпается он от тяжкого похмелья и понимает, что будильник не услышал и опоздал потому часа на два. И так радостно стало, что он снова у себя в своем времени и все эти страшные раньше разборки и наказания выглядят совершенно пустяками и в сравнение не идут никоим образом, а с похмельем справиться не проблема, а в крайнем случае и работу поменять не вопрос, как говаривал Семёнов, была бы шея, а хомут найдется! Семёнов? Какой Семёнов? А черт! Разлепленные глаза показали, что вся эта радость была от мимолетного утреннего сна. Никуда он не делся. И не похмелье это, а проклятая накопившаяся усталость.

Что удивило сильно — между Семёновым и Середой стояла та самая бутыль с самогоном, а здоровой рукой артиллерист держал найденный в вещах покойных велосипедистов тускло сверкающий старинный стаканчик. С утра пораньше праздновать начали? Это Лёхе категорически не понравилось. Хотя вчера он и шел словно сомнамбула какая‑то под грибами и кислотой сразу, но точно понимал, что ушли совсем недалеко от гостеприимной деревни. И весь небольшой жизненный опыт менеджера если и говорил о чем‑то, как совершенно известном, так это о том, что пьянка с утра всегда кончается очень паршиво. А тут если оба столпа общества надерутся, то совсем все кисло. Еще и песни начнут горланить, типа караоке. Начальник отдела у Лёхи всегда начинал песни орать, компенсируя полное отстутствие слуха и слабое знание текста луженой глоткой. Человек — рупор, супергерой, убивающий песней.

Поднявшись с трудом на ноги, словно все суставы заржавели за ночь, Лёха неодобрительно глянул на картинку начинающейся пьянки, эта парочка уже распотрошила вчерашний загадочный арбуз. Внутри он тоже был гадкого вида. Брезгливо взяв в руку протянутый Середой ломоть, Лёха осторожно куснул и тут же выплюнул странно затхлый, кисло–соленый кусочек. И так во рту словно кошки насрали. А тут еще и сверху такое!

Не удержался и выразил свое «фе» происходящему. Думал, ругаться начнут, на место ставить и права качать, а они как‑то совсем наоборот — словно он их на нехорошем чем поймал — застеснялись. Застыдились, как малолетние онанисты. Стали оправдываться — типа наркоз это, ну да Середе вчера по лапе раненной настучали, отходняк опять же сегодня. Лёха даже немного за себя огорчился — не то подумал про товарищей, не такие они все‑таки ослы. Пора бы уж понять, что тут не номинанты на Премию Дарвина собрались. Середа свой стаканчик обратно в сумку запихнул, Семёнов как‑то встрепенулся, глазами сверкнул. И — самое удивительное, невозмутимый обычно азиат тоже как‑то засуетился, стал одергивать гимнастерку, ремень поправлять, пилотку на место двигать.

— Так! — сказал преобразившийся Семёнов и обвел своих товарищей странным взглядом. Лёха поймал себя на том, что как‑то почувствовал себя под этим взглядом неуютно, тут же пришло в голову, что он, пожалуй, сильно похож на огородное чучело, тем более, что перед сном напялил на себя всю одежку, какую смог и теперь из‑под расстегнутого немецкого кителя выпирала встопорщенно гимнастерка. Как‑то внезапно захотелось принять более бравый вид, словно флюиды какие‑то от дояра поперли. Особая уличная магия, ага. То есть лесная. Или сельская? Нет, скорее армейская, судя по тому, что и Середа пуговичку застегнул и как‑то поспешно и привычно принялся охорашиваться. Как ни странно, но буквально через минуту вид у всех троих бойцов был не в пример более бравым. Менеджер остро почувствовал себя не в своей тарелке и весьма неуклюже тоже постарался привести себя в более- менее надлежащий вид.

— Верно замечено. Мы как‑то позабыли, что мы — бойцы Рабочее–Крестьянской Красной армии — негромко сказал Семёнов, помогая неуклюжему потомку приобрести подобающий старшине ВВС РККА облик.

Бурят встал по стойке смирно, и, что называется, ел глазами начальство. Середа, хмыкнув, тоже поднялся на ноги.

— Что дальше делать будем? — спросил преобразившегося дояра менеджер.

— Ты ж по чину старший, вот и приказывай — уел Лёху ехидный артиллерист.