Лёха - Николай Берг

Боец только уважительно развел руками. Сегодня Середа блистал весь день, судя по всему. А предложение хорошее. Бурят, видимо, пришел к тому же заключению, потому как забрал у Лёхи штык, у артиллериста фонарик и молча ушел в лес, где скоро стукнуло несколько раз — ясно, штыком деревца срубил, ветки сносит, делая гладкие жерди.

Спеленали Гогуна быстро и — да, получилось надежно. Семёнов, не вступая в долгие споры, просто сел караулить, быстро научившись пользоваться фонариком, остальные, пожевав чего‑то съедобного из мешка, залегли на широко расстеленный под елкой тулуп, накрылись плащ–палатками и захрапели. Это, да то, что к утру пленник начал стучать от холода зубами немножко мешало слушать, что вокруг творится, но будить ребят Семёнов не стал, а пленник — да перетопчется Гогун. Пусть радуется, что вообще еще живой. А отдавать ему что‑либо из одежки холодной ночью не хотелось. Его китель как раз был накинут на плечи часовым. И все равно было прохладно.

Ночь медленно проходила, начало светлеть. Впереди был день, со всеми проблемами и вопросами. И одним из вопросов было — что делать с этим самым Стецько.

Другие вопросы тоже занимали изрядно. Боец после совершенной ошибки старательно обмозговывал — что и как он сделал неправильно, почему так вляпался и можно ли впредь избежать оплошности. Всю ночь сидел и думал. Прикидывал так и этак, благо сам был крестьянином и понимал селян куда как хорошо. Харчеваться и впредь можно было только в деревнях, как ни крути. Там еда. Грабить проезжающий немцев, конечно, можно, но ненадежно. И опасно изрядно и жратвы небогато получишь. А и то — жратва эта может оказаться с подначкой, как тот чертов шоколад. Получалась извечная задачка для таких вот бродяг неприкаянных — чтобы с уверенностью и безопасно заходить в деревню, надо иметь там своих людей и связь с ними. Либо продолжительное время вести круглосуточное наблюдение самое малое с двух точек. А для этого надо иметь продукты и базу рядом. Но если есть продукты, то нафига заходить в деревню? Круг замкнулся. Придется рисковать все время.

Семёнов поежился, вспоминая, как сидел в погребе и ждал смерти. После обдумывания получалось опять же, что неправильно он выбрал себе покупателя. Сейчас только в голову пришло, что при разговоре с крестьянином надо было обратить пристальнейшее внимание на лошадь и телегу. Хорошая была лошадка у старичка и тележка на резиновом ходу. А хорошую телегу, особенно на резиновом ходу, бедняк себе позволить не мог. И у любого противника новой власти она бы не задержалась. Опять же в телегу была запряжена не старая кляча, а хорошая кобыла, что под немцем мог позволить себе их человек, староста или наймит.

Тут надо сразу делать выводы. Ибо немцы очень рачительно относились к конине и наверное конфисковывали сразу любых военнообязанных лошадей. Вон у них сколько всего на конной тяге! Раз не забрали — то сразу же вопрос — а почему? А вот потому! Тот у кого сейчас есть лошадь с телегой, уже богат, ему не захочется рисковать имуществом, а захочется продать красноармейца для получения выгоды.

Надо было тетку останавливать. Хотя выглядела она угрюмой и неприветливой. Имеет смысл пообщаться с пожилой женщиной. Рассказывали же, что в гражданскую как раз все на бабах держалось. В тот момент, основную торговлю и сообщение между деревнями поддерживали именно пожилые бабы. Девок прятали, как и мужиков. Потому как первых могли изнасиловать и убить, а вторых — убить или забрать в армию белых или красных. Вот не подумал тогда, не подумал. Сейчас‑то уже понял. Бабу надо выбирать средней толщины, среднего возраста, обязательно несущую тяжелый мешок. В этом случае, наиболее вероятно, что у нее, во–первых есть дети, во–вторых хозяйство, в третьих — мужик на фронте. Если есть дети, то она поостережется рисковать необдуманными поступками, зато постарается извлечь наибольшую прибыль. И дети помогут вынести вещи на обмен.

Если мужик на фронте, то от него осталось некоторое количество верхней одежды и обуви. Если есть хозяйство, то она сможет прокормить лошадь зимой и она ей пригодится.

Эх, отдал кобылку зазря! А ведь по военному времени, такая лошадь лучше строевого коня. Не позарятся военные, не конфискуют. А в хозяйстве‑то как пригодиться может! На самой убитой кляче, сохой пахать всяко лучше чем на корове. Или на самой себе. Было такое, тоже рассказывали… И опять, наверное будет, больно уж война большая разворачивается, надолго это, ой, надолго!

А мужская одежка очень нужна. Холодает уже, дальше дожди пойдут. Бойцам даже не так важно регулярное мясное питание, тем более, что идут они вдоль колхозных свекольных и картофельных полей, как теплая одежда и надежная обувь. С обувкой — немцам спасибо покойным — дело неплохо обстоит. Есть сапоги на всех. А вот теплого — один кожушок. На четверых — маловато выходит. Надо б раздобыть овчиное что‑нибудь, кожушок еще или даже тулуп. Под дождем месяц проходит наверняка, в тепле и комфорте, в отличие от ватника. Еще нужны свежие портянки или обмотки. Тоже вопрос, старшины тут нету, надо самому думать. И еще подумалось, про гражданскую рассказывали, что много по лесам шарилось всякой вооруженной сволочи. Которые и не белые и не красные и не зеленые даже были, а серо–буро–малиновые в крапинку. Значит, сейчас тоже бандитизмы этой много будет. Те же Гогуны живым примером, недалеко ходить. Получается, что лучше договориться на проведение обмена в лесу рядом с опушкой. Не лезть самим в деревни, нарвешься. Так и разговор вести, дескать дети и ты втихаря приходите с едой и вещами (обувь палочкой померять и отдать ей до дому), дети уводят «случайно найденную в лесу клячу», а мы договариваемся о цене и расходимся подружками. Также следует очень внимательно и аккуратно вести беседу, не допуская шуток и намеков. Все на нервах и шуток не понимают. Если предложит зайти переночевать, зайти в гости, вежливо отказываться, объясняя предыдущим отрицательным опытом. Так прямо и сказать:

— Было у меня двое друзей из моего взвода, вместе отступали из окружения. Да вот зашли они к хозяину, меня оставив на карауле и все — нету больше дружков.

Еще раз продумал — да, все верно. Утвердился в этой своей мысли, стал думать другую. Вот набрали Середа с Лёхой всякой закуси. А толку от этой закуски в лесу‑то чуть. Больше всего сомнений у Семёнова вызывали эти странные арбузы. Нет, что такое арбузы он знал, но эти были какие‑то непривычные. Как и свекла, к слову. Аж четыре штуки, этих арбузов. И не съешь сразу и тащить — тяжесть. Оно бойцу как бы и привычно, таскать на себе всякое, но много груза — мала скорость. А идти далеко, фронта не слыхать уже давно.

Семёнов кивнул утвердительно своим соображениям. На пару — тройку дней харчи есть. Потом опять думать надо будет, чем кормиться. С одной стороны, проходят они мимо деревень и неубранного еще урожая. Хоть что‑то на полях точно осталось, а значит — еда есть. С другой стороны — и на полях шариться опасно, заметно потому как. Прикинуть стоит, что просить в деревне.

В первую очередь из еды надо просить хлеба и сухарей. Во–вторую, крупы и сала. Птицу еще не били — одну–две птицы, лучше готовых, это если повезет. Картофан — в последнюю очередь. Ибо его можно было самому натырить на поле, а еще он очень тяжелый. А возьмешь немного. Два пуда — это надо одного, крепкого бойца навешивать мешком с картохой. А оружие кто таскать будет? Рюкзаков нет, сидор у Гогунов остался, значит таскать эту самоделку из веревки и простого мешка. Торба, которую неудачливый конвоир с собой взял была домодельна и на серьезный груз не рассчитана.

С таким мешком, который вчера селяне спроворили, без накладок на плечи, кожа стирается через 10 километров. Вчера‑то бежал, как нахлестанный, а сегодня чувствуется, что намял плечи‑то. Вот ребята проснутся, надо будет разобрать, что за харчи набраны. Боец сел поудобнее, строго посмотрел на пленного, тот как‑то ежился после холодной ночи и видок у него был убогий.

Первым встал Середа, хмурый и помятый. Не сравнить с вчерашним совершенно, два разных человека. Бурча что‑то под нос, словно старый дед, принялся копаться в куле с едой. Семёнов молча смотрел, как артиллерист вытянул бутыль с самогоном, потом достал из странной кожаной торбы тусклым серебром блеснувший стаканчик и налил себе туда пальца на два. Маханул залихватски, рукавом занюхал. Потом, словно устыдившись, потянул круглое ядро арбуза, достал из той же кожаной торбы незнакомый ножик и с треском арбуз разрезал.

— Будешь? — спросил часового, отчекрыжив добрый ломоть.

— Не рановато с утра‑то? Нам бы ноги уносить надо — отозвался шепотком Семёнов.

— Нет, я меру знаю.

— Все так говорят. А тебя развезет после вчерашнего и возись с тобой потом.

— Рука разболелась. Спирт унутренне — он лекарство! — отозвался тихо Середа, протянул товарищу кусок арбуза.

Глядя неодобрительно, но держа при себе все, что хотел было сказать по поводу утреннего пития, боец взял холодный мокрый ломоть и куснул. Тут же сплюнул, удивленно вытаращился на артиллериста.