Конец российской монархии - Александр Дмитриевич Бубнов

думы, и притом на продолжительный срок, о привлечении общественных сил к активной работе по исправлению недочетов снабжения. Наконец, полушепотом говорилось о желательности удаления от Двора Распутина, которому все громче приписывали вредное влияние на императрицу и вмешательство в государственные дела.

В глубине самого Совета министров уже давно происходила борьба двух течений, из коих одно, возглавлявшееся С. Д. Сазоновым, все настойчивее выдвигало необходимость опереться на общественные силы.

Московские события дали новый импульс этому течению, и А. В. Кривошеин решился на настойчивый доклад государю о необходимости правительству для доведения войны до победного конца пойти навстречу общественным желаниям. Точку зрения Кривошеина всецело поддерживала Ставка, в которую государь прибыл через некоторое время после московского погрома.

Но были и другие влияния. Так, императрица Александра Федоровна 10 июня 1915 г. писала своему царственному супругу в Барановичи:

«С тяжелым сердцем провожала я тебя сей раз — все так серьезно нынче, так тяжело, и мне хочется быть с тобой, чтобы разделить твои заботы и тревоги. Позволь мне помочь тебе. Наверное, есть какой-либо способ для женщин помогать и быть полезными».

И далее:

«Они (министры) должны выучиться дрожать перед тобой… Ты должен просто приказать, чтобы то или другое было выполнено, не спрашивая даже, возможно ли это: ты ведь никогда не потребуешь ничего нелепого или безумного… Вспомни, что ты долго царствовал и имеешь гораздо более опыта, чем они…»

На сей раз, однако, император Николай II склонился в своем решении на сторону тех советчиков, кои предлагали ему внять общественным желаниям.

Вначале намечена была более полная программа перемен в составе правительства. Программа эта предусматривала даже смену председателя Совета министров. Новыми кандидатами на этот пост являлись Кривошеин и Сазонов. Но затем настали обычные колебания, и государь не пожелал расстаться с Горемыкиным.

Последний пользовался особым покровительством императрицы, влияние коей на государственные дела все усиливалось. Старик обладал мягким, сговорчивым характером и легко мирился с вмешательством в эти дела не только властной императрицы, но и стоявшего за ее спиной безответственного и безграмотного Распутина.

«Милый старый Горемыкин, — писала императрица государю в то время. — Он сидел со мною в течение часа, и мне кажется, что мы затронули много вопросов».

«Он так откровенен с нашим Другом!» — сообщала она об отношениях Горемыкина к Распутину в другом письме.

Что касается остальных министерств, то первым должен был оставить свой пост министр внутренних дел В. А. Маклаков, замененный князем Б. Н. Щербатовым. Маклаков был человеком, несомненно, умным и искренним, но слишком правым. Много, впрочем, говорили о том, что он завоевал себе при Дворе положение умелым подражанием голосам и хваткам диких зверей. Насколько последнее верно, сказать не смею.

Затем уволен был от должности военный министр генерал В. А. Сухомлинов, обвинявшийся в бездействии, и к управлению этим министерством приглашен был генерал А. А. Поливанов.

Предстоял также уход министра юстиции И. Г. Щегловитова[132], главной опоры правого крыла Совета министров, и обер-прокурора Святейшего Синода В. К. Саблера[133], потакавшего дурным инстинктам некоторых «князей церкви». На пост Саблера намечался А. Д. Самарин.

Заместители прежних министров были не просто новые люди: они были подобраны с известным символическим значением.

Князь Щербатов был лицом, тесно связанным с земскими деятелями; генерал Поливанов — опытный военный администратор, пользовавшийся большим доверием в среде членов Государственной думы; наконец, Самарин — московский губернский предводитель дворянства, выдвигавшийся московскими общественными кругами и лучшею частью православного духовенства…

Соглашаясь на эти назначения, император Николай поступался собственными симпатиями и симпатиями императрицы. Генерала Поливанова царская чета не любила за его близость к А. И. Гучкову, про которого императрица как-то писала, что его надо повесить за запрос в Думе по поводу Распутина и деятельности «темных сил». Что касается Самарина, с именем которого были связаны надежды на решительное оздоровление высшего православного управления и на борьбу с влиянием Распутина, то это назначение послужило темой для целого ряда предостережений императрицы Николая II.

«Самарин пойдет против нашего Друга и будет заступаться за епископов, которых мы не любим… — выражалась она в одном письме. — Враги нашего Друга — наши собственные враги… Над Россией не будет благословения, если ее повелитель допустит, чтобы человек, посланный Богом на помощь нам, подвергался преследованиям…»

Поступаясь собственными симпатиями и игнорируя опасения императрицы, государь как бы доказывал на сей раз искренность своего намерения стать на примирительную по отношению к общественным кругам позицию.

На горизонте заблистал луч надежды.

ИЮНЬСКОЕ СОВЕЩАНИЕ В СТАВКЕ

К 14 июня Совет министров в обновленном составе был приглашен в Ставку, где должно было состояться под председательством государя императора соединенное с высшими чинами Ставки совещание.

Это была первая с начала войны встреча Ставки с правительством для совместного обсуждения мероприятий, необходимых для продолжения войны. Правда, председатель Совета министров и некоторые министры в отдельности навещали изредка Ставку, но беседы с И. Л. Горемыкиным по слабости влияния последнего на Совет министров не могли существенно отражаться на общем ходе дел, а с отдельными министрами разрешались вопросы лишь частного характера.

Фронт и тыл до того времени были разъединены взаимным недоверием и печальным непониманием необходимости дружного согласования общих целей.

Наша скромная Ставка, расположенная в чудесном сосновом лесу близ станции Барановичи, приняла уже накануне праздничный вид. Необычно зашумели автомобили, развозившие по Ставке приехавших министров, которые своими белыми кителями выделялись на общем серовато-зеленом фоне.

Прибывшие министры остались в тех же вагонах, в коих они были доставлены из столицы. Это размещение вызывалось тем обстоятельством, что сама Ставка в период своего пребывания в Барановичах продолжала жить в вагонах.

От вагонов Верховного главнокомандующего и его ближайших сотрудников была сооружена ветка к казенному дому — прежнему жилищу одного из командиров войсковых частей Барановического гарнизона мирного времен. В этом небольшом доме помещалось мое управление и оперативный телеграф. Здесь же, в моем рабочем кабинете, Верховным главнокомандующим выслушивались и доклады по оперативной части. Другие отделы штаба были размещены в казармах, находившихся в некотором отдалении.

Сам великий князь жил первое время в низеньком, малоудобном вагоне, с которым у него были связаны какие-то семейные воспоминания. Лишь с наступлением зимы его удалось уговорить перейти в другой, более комфортабельный вагон. Вагон Верховного главнокомандующего стоял почти напротив домика управления генерал-квартирмейстера, между вагоном-столовой и вагоном начальника штаба, в котором и я имел свое отдельное помещение.

Для установки царского поезда в периоды довольно частых, но непродолжительных наездов императора Николая II в Ставку была устроена другая ветка, в нескольких сотнях шагов от первой. К ней проложена была и автомобильная дорога.

Зимой государь принимал приглашенных к его столу лиц в вагоне-столовой, передняя часть которого служила гостиной.