отец давно трагически погиб в шахте) — все они жили в 3-х-комнатной квартире (нам выделили отдельную комнату). Сначала все было не так плохо. Мы официально зарегистрировались и сыграли свадьбу дома в декабре. НО: надо было устраиваться на работу! Я уже писала, что в советское время это было сделать проблематично. Как-то в жуткий мороз ездила на силикатный завод (как и в Камышине — далеко за городом), но мест в лаборатории не было. Володя вроде бы искал работу, но — не находил. Раздражение со стороны его матери нарастало (я ее понимаю!). Наконец, Галина Александровна помогла мне устроиться в ее школу библиотекарем. Но неожиданно произошел неприятный случай: когда Володи дома не было, Толик, в «зю-зю» пьяный, вломился в нашу комнату и — так очень конкретно и доходчиво, помахав большим своим кулаком перед моим носом, сказал, что, когда Вовка уйдет в армию через два месяца, он со мной расправится — а, может быть, и — раньше!!! Прекрасно осознав свое настоящее и особенно будущее, я собрала свои вещи и ушла к Галине Александровне и Наташе, предварительно на почте отбив маме телеграмму с просьбой выслать мне денег на обратную дорогу. В этот момент я остро поняла, что все это время жила иллюзиями, что мой обожаемый муж работать никогда не будет, а когда он уйдет в армию, моя жизнь реально будет в огромной опасности. Ночь я переночевала у друзей, не сомкнула глаз — и мне казалось, что я схожу с ума. Володя не хотел меня отпускать, снова уговаривал остаться (мы ведь за эти полгода совместной жизни ни разу не поссорились!), но уже на следующий день мама переслала деньги (да, она меня спасла — спасибо ей огромное!) и уже через день я села в поезд и уехала из этого города навсегда. Когда я приехала 12 марта в Камышин домой, меня никто не узнал, оказывается, я похудела на 15 кг! Вся моя трагедия заключалась в том, что я любила этого человека и он мне не сделал ничего плохого (никогда не обижал!), мне с ним было интересно, легко и очень приятно (все мои лучшие ночи были с ним!) — но … на него нельзя было положиться. Я не чувствовала с ним себя защищенной. И это была единственная причина моего отъезда и развода с ним. Но ему об этом я ни разу не сказала (даже, когда через месяц он приехал в Камышин уговаривать меня не разводиться). Он ушел в армию, потом поступил в МГИМО на журналистику (все три года, пока я еще жила в Камышине, я получала от него нескончаемые письма, но я не ответила ни разу). Даже в своей глубокой рефлексии наедине с самой собой, я до сих пор не могу ответить себе на вопрос: почему я ни разу ему не ответила и почему ни разу ничего ему не объяснила. На меня нашло какое-то оцепенение. Думаю, что я не осознавала тогда, какая у меня была глубокая травма. Но она была и об этом знало мое подсознательное. Если бы он был ответственным человеком и устроился на работу еще в Ленинграде, я бы с ним, наверное, не рассталась! И впереди в моей жизни, может быть, и не было бы тяжелых испытаний (но нам многое знать не дано). Но, с другой стороны, мы бы никогда не встретились с Васюшей (и какая бы была его грустная судьба после Украины?!)! А перед Володиной мамой (которая, скорее всего тоже была автором того зловещего спектакля, который разыграл передо мной Толик!) я всю жизнь чувствовала вину (она вынуждена была поменять свою 3-х-комнатную квартиру на соседскую 2-х-комнатную — хищные соседи очень этого хотели! — чтобы любимый сын смог съездить ко мне в Камышин). В начале 80-х мы с моей мамой случайно увидели его по телевизору в репортаже из Прокопьевска Кемеровской области: как журналист он общался с иностранцами — внешне он изменился — стал крупнее и увереннее в себе.
Моя жизнь в Камышине продолжалась еще ровно три года. Сразу после моего возвращения из Кемерово через месяц домой к нам пришел снова Володя Онищенко — он уже был курсантом (родители — отец подполковник — перевели его из института в Камышинское военное строительное училище), мы стали встречаться (я снова уступила), но окончательно расстались уже через год по нескольким причинам. Формально из-за ссоры между нами (которой не было, но была его инициатива — он взял реванш!). А на самом деле (я поняла это тогда, когда через год сразу после выпуска его направили служить в Германию) причина была очень «уважительная»: с моим «белоэмигрантским прошлым» ни в какую Германию он бы не попал. Но его срочно нужно было все равно женить (иначе он не попал бы в Германию тоже!). И его женили на девушке из деревни, откуда родом были его родители (но невеста к тому моменту заканчивала Московский текстильный институт). По выражению моей приятельницы, «свадьба была похожа на поминки» (но это может быть преувеличение), однако точно известно, что его родители дали установку командиру не пускать его в увольнение, потому что он им сказал, что он «сбежит к Иринке». Мне слышать это было странно, характер у него уже давно очень изменился (так, например, он мне часто говорил, что издевается в казарме над курсантом по фамилии Соловьев — вот тогда я и осознала, что моя интуиция в отношении «мухи не обидит» была очень достоверной). Через несколько лет я узнала, что жена родила ему дочь от другого мужчины и он с ней расстался (тоже, наверное, ловил хайп через реванш, но, говорят, что это она сама нашла ему новую жену). В общем, как всегда — Санта-Барбара!
Мой второй брак вообще не должен был состояться. Это оказался вынужденный брак (с моей стороны) из-за огромного чувства страха. Все пять лет в Волгограде, учась в педагогическом институте, я не встречалась ни с кем. Я с упоением училась и мне было реально некогда (См. мое эссе «Мои прогулки по городу»). Но в конце 4-го курса нас предупредили, что всех незамужних девочек пошлют на три года в деревню. Всё бы ничего, может быть, я и «оттрубила» бы три года в какой-нибудь Чухонастовке (которой нас вечно «пугал» наш математик), НО: мой отец настойчиво повторял, что он поедет вместе со мной и мама его к этому активно подталкивала (чтобы избавиться от него). Мой ужас не передать (См. мое эссе «Круг
