Там, за зорями - Хващевская Оксана

Злата хотела было пойти к ним, но, увидев, сколько машин стоит у них перед домом, оставила эту затею. Было понятно, что там и без нее не протолкнуться. Когда похоронная процессия двинулась по деревне в сторону старого кладбища, она просто пристроилась рядом и так и шла до самого кладбища, окруженная совершенно незнакомыми людьми. И как бы она ни старалась, но никого из старушек в этой большой толпе ей высмотреть не удалось.

Где-то там, впереди, у самого гроба, были Лешка и его отец, Тимофеевна с дедом и другие близкие родственники, а из деревенских она была одна. Только уже в самом начале деревни ей попались на глаза баба Ариша с бабой Валей. Они вдвоем сидели на лавочке, одинокие, старые и в общем-то никому не нужные. Сидели, притулившись друг к дружке, кутались в старые потрепанные фуфайки и подслеповатыми, слезящимися от яркого весеннего солнышка глазами провожали эту слишком пышную, слишком многолюдную для Горновки похоронную процессию. А небо над ними было таким высоким, чистым, ясным, бледно-голубым…

На кладбище Злата даже не стала подходить к могиле, понимая, что туда ей не пробиться. Пока батюшка читал молитвы, она постояла немного в сторонке ото всех, а потом не в состоянии выносить горьких стенаний Тимофеевны и причитаний каких-то женщин, потихоньку пошла по кладбищу. Задержалась немного у ограды бабушки Сони и деда Вити, убрала ветку с новых надгробий двум юным сестрам-партизанкам, которых немцы расстреляли в войну. Эти надгробия райисполком поставил в прошлом году ко Дню Победы. Потом перешагнула через давно поваленную ограду в этой, старой, части кладбища и пошла домой.

В окно она видела, как возвращались с кладбища, а потом ближе к вечеру одна за другой проехали мимо ее дома машины. Возможно, Лешка с отцом тоже уехали в Минск, а она так и не повидала его. Ведь они были друзьями, и она должна была поддержать его, ведь сколько раз одно лишь его присутствие в ее жизни разгоняло тучи, привносило радость и смех… И Лешкина ладонь в ее руке придавала силы и мужества… Ей надо было подойти к нему вчера, возможно, только ее поддержка и участие ему были так нужны.

Злата до самой темноты так и просидела в зале, свернувшись калачиком в кресле, и только свет из столовой, падающий сюда, не давал мраку поглотить ее. Мысли, тяжелые, печальные, как вороны, все кружились и кружились над ней, не давая покоя. Отмахнуться от них не получалось, как бы она ни старалась. Не помогало даже пресловутое заклинание Скарлетт, которое обычно действовало безотказно.

Когда она приехала в Горновку, чтобы жить и писать, ей казалось, это правильный и обдуманный шаг. Она действительно хотела жить там, где еще сохранился дух времени, а дни, неспешные, неторопливые, мирные и ленивые, окрашенные в приглушенные, неяркие тона, сменяют друг друга… Она хотела сельской тишины, бескрайних полей, простирающихся до горизонта, луговых трав и тенистой прохлады лесных чащоб с их тропками и стежками. Она хотела писать, создавать жизни и вершить судьбы. Любя русскую литературу, она всегда находила некую прелесть и особую романтику в таком уединении, в котором творили великие писатели. Михайловское, Ясная Поляна…

Возможно, Полянская хотела укрыться здесь, спрятавшись от жизни с ее бурями и страстями. Только одного она не учла: натура ее была другой. Ее стихией был огонь. Жизнь в ней была слишком сильна, и все ее проявления с бурями и страстями, чувствами и эмоциями, радостями и горестями открывались ей…

Все было каким-то неправильным, и сомнения все сильнее терзали ее. Из издательств не звонили, с документами по оформлению опекунства над Машкой была полная неразбериха, а любовь ее была запретной, чужой, аморальной и приносила куда больше боли, чем радости. Дни напролет она бродила по дому, по деревне, ожидая, надеясь и не зная, чем себя занять. Единственным незыблемым в этом мире осталась ее любовь к родной земле, к этой деревне, к белому кирпичному дому, построенному бабушкой с дедом на века, и к людям, которые здесь еще жили.

Одевшись, девушка выскользнула на улицу и снова отправилась бродить по Горновке. В небе дрожали звезды, а свет фонарей отражался в лужицах на асфальте, покрытых тонкой коркой льда. Девушка медленно шла по дороге, вдыхая сырой воздух, смотрела то себе под ноги, то поднимала глаза к небу.

Так она дошла до конца деревни, не меняя свой ежевечерний маршрут, потом повернула обратно и в метрах ста от себя разглядела одинокую фигуру. Она только на мгновение мелькнула в желтом свете фонаря, потом тьма снова поглотила ее, но Полянской и этого было достаточно, чтобы узнать в ней Лешку Блотского.

Злата бросилась бежать.

— Лешка, — окликнула она парня, почти нагнав его.

Блотский замер на месте и медленно обернулся. Было темно, и Злата не могла видеть его лица. Они стояли друг против друга и молчали, только их тяжелое прерывистое дыхание нарушало тишину. Злата хотела заговорить, но как бы ни пыталась, не могла подыскать слов, которые смогли бы утешить парня. Все слова казались глупыми, банальными, пустыми.

Она нерешительно подняла руку и протянула ее Лешке ладонью вверх — так, как часто делал парень. Блотский не сразу подал ей руку, но когда его холодные дрожащие пальцы коснулись ее теплой ладошки, Злата сжала его ладонь. Так и пошли они дальше по деревне в полном молчании, только Лешка все сильнее сжимал ее ладонь, боясь, что она вдруг исчезнет. Ее теплая, мягкая и нежная ладошка, ее безмолвное сочувствие и присутствие были тем единственным, в чем нуждался сейчас Алексей Блотский.

Глава 28

Было уже за полночь, когда Лешка, наконец, забылся тяжелым. тревожным сном, но даже во сне он продолжал удерживать ее руку в своей. Злата сидела на краешке разложенного дивана в зале, где постелила ему, и потихоньку гладила его пальцы. вглядываясь в черты его осунувшегося, бледного, усталого лица. Сколько он не спал? Сутки? Двое? Трое? Она сомневалась, сможет ли он уснуть вообще. Смогла бы она, пережив такое?

Когда Злата привела его к себе домой, он едва держался на ногах, и девушка даже подумала, а не повредился ли он умом от горя. Ей едва удалось увести его с улицы и уговорить пойти к ней домой.

Когда Полянская нагнала его, когда окликнула и предложила свою руку, они вот так и пошли по деревне, миновали поворот, ее дом, потом и вовсе вышли из деревни… И вот уже с двух сторон их стеной обступал лес, и фонари Горновки остались позади, а они все шли. До Златы не сразу дошло, что парень просто бежит, бежит от боли, от смерти и потерь…

— Лешка, — окликнула его девушка, понижая голос до шепота. Она остановилась и заставила остановиться парня. — Пойдем обратно!

— Я не могу… Не могу туда вернуться… Я хотел бы идти и идти… — охрипшим голосом сказал он. — Мне кажется, я уже никогда не смогу там спокойно и безмятежно спать…

— Я понимаю, Лешка! Но тебе необязательно туда возвращаться. Пойдем ко мне! Ты ведь едва на ногах держишься! Тебе надо отдохнуть! — решительно сказала она и, повернувшись, потянула парня за руку.

Дома, когда они, наконец, туда пришли, Лешка, не снимая ни куртки, ни ботинок, без сил опустился на стул в столовой и закрыл лицо руками. Злата быстро сбросила куртку и шапку и метнулась на кухню. Где-то здесь, на полках в старых шкафчиках, хранились травки, которые еще бабушка собирала. Зверобой, мелисса, мята, боярышник, липа, да чего там только не было. Злата даже не знала, от чего помогает та или иная травка, но зато она знала наверняка, что, если заварить мелиссу, мяту и боярышник, а потом добавить туда еще и ложку меда и дать попить Блотскому, он сможет уснуть и нервное напряжение, в котором он пребывал уже столько дней, немного ослабеет. А выспаться ему обязательно надо.

Она поставила на плиту чайник, засыпала в заварник травки и, вернувшись в столовую, осторожно присела рядом с парнем на диван. Не зная, что еще сделать, как помочь, как ребенка погладила его по плечу.