Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

Например, кто-нибудь из них говорит: «Кажется, Джонни получил „добро“ на экономию сыра Роуаном».

И вот я сижу там с идиотской ухмылкой на лице, пытаясь выглядеть приятным и ненавязчивым, готовый поддержать разговор со всяким, кто того пожелает, но не осмеливаясь начать его сам в такой августейшей компании, и пытаюсь расшифровать сказанное. Джонни — Гилгуд, может быть? Роуан — Аткинсон? Какая-то комедия, связанная с сыром? Может быть, просто созвучно «экономии сыра», но я не разобрал слова?

Потом кто-то встревает с «разве это было не через восемь пунктов после развязки?».

— Нет, я думаю, что приятным воспоминанием мы обязаны Джейку.

— По поводу кроличьих поворотов Тони?

— Смотря чьему рассказу верить. Как мне передавали, это Рупо и Вернер украсили зубцами шоколадную пепельницу. У Кена и Эммы, в прошлый четверг. Сразу после полумесяца нижней челюсти протея.

— Протей? Если это не огненная саламандра, то я — Дерек Элмс.

Ремарка: раскаты понимающего смеха.

Через несколько недель я несколько ближе знакомлюсь с Джулианом и Кейт за обедом в «L’Escargot». Поскольку на этот раз моя очередь угощать, я могу провести это как служебные расходы для новой колонки о шоу-бизнесе, которую я получил. На самом деле шансы на то, что этот вечер даст материал для приличной статьи, так же малы, как вероятность того, что хозяйка не подойдет к нашему столику со словами: «Ах, Джулиан, Джулиан, почему ты к нам не заходишь? Был на прошлой неделе? Ты был на прошлой неделе? Ну значит, я права — ты целую неделю не был!»

Одна из причин, по которым я не намерен делать статью из этой встречи, — я не люблю смешивать работу и удовольствие. Другая — это то, почему журналистам не следует вступать в дружеские отношения со знаменитостями, — связана с моим опасением повредить своим новым друзьям. Кроме того, знаменитости редко выбалтывают что-либо стоящее: все пикантные подробности нужно узнавать у парикмахеров, портных, ассистентов и прочего вспомогательного персонала.

Но главное — я слишком занят разговорами о самом себе. Я сообщаю Джулиану и Кейт слова моего наставника перед окончанием Оксфорда:

— Он сказал тогда: «Я не думаю, что тебе нужно искать работу. Я думаю, что тебе нужно нанять себе агента и просто быть». Знаете, может быть, он дурачился, но вряд ли — не такого типа человеком он был, он действительно видел, в чем мое назначение. — Я стараюсь не обращать внимание на злобно поднятые брови Джулиана; глоток спиртного, затяжка сигаретой, вдох. — Конечно, это выглядит глупо, но я хочу сказать правду: когда я хожу на все эти парти шоу-бизнеса, где мне полагается быть, и трусь около таких людей, как ты, я чувствую себя каким-то самозванцем. Как я здесь очутился? Я здесь потому что газета платит мне за то, чтобы я нарыл какой-то материал, а не потому, что я что-то собой представляю. — Глоток, глоток, затяжка, затяжка. — Может быть, все в моем возрасте несут такую чушь, даже лишенные таланта, так как же узнать, есть ли во мне исключительность? Но я смотрю на всех этих знаменитостей на вечеринках — я не имею в виду тебя, Джулиан, совершенно определенно не тебя — и думаю: «А что в вас есть такого, чего нет у меня?»

— Взгляды? Актерские способности? Обаяние? Остроумие?

— Ну да… — Долгий глоток, глубокая затяжка, краска стыда.

— Не обращай на него внимания, Джош, — говорит Кейт.

— Ничего страшного, — говорю я, умолкая.

— Тебя полезно подразнить, чтобы посмотреть, как ты весь съеживаешься, словно нежный цветок. Но ты, пожалуйста, продолжай, а я больше не скажу ничего неприятного, — говорит Джулиан.

— Просто это нечестно, когда все эти люди смотрят на тебя как на вошь, не думая, что ты тоже талантлив, не менее талантлив, чем они. — Затяжка, затяжка, глоток, глоток. — Может быть, это не столь уж плохо, потому что в один прекрасный день я скажу, что с меня хватит, я докажу вам всем, как вы не правы, и стану еще более знаменитым, чем вы все. И тогда я, наверно, действительно примусь за эту книгу.

— Надо полагать, это будет роман, — говорит Джулиан.

— Да.

— Попробую угадать. Автобиографический роман из жизни лондонской золотой молодежи.

— Нет. Как ни смешно, об этом будет мой второй или даже третий роман, а первый будет построен вокруг идеи, которая однажды возникла у меня в оксфордском пабе. О ресторанном критике, который увяз в работе, которую он на самом деле ненавидит, — говорю я.

— Тогда это не совсем лишено черт автобиографии, — говорит Джулиан.

— Гм, да. В какой-то мере.

— И что там происходит? — спрашивает Кейт.

— Вы действительно хотите знать?

Джулиан заманчиво улыбается. Но я уверен, что он настроен иронически.

— Я представлю вам переработанный вариант. Итак, есть некий ресторанный критик, который начинает писать о ресторанах, которых в действительности не существует…

Наутро, когда приходят неизбежное похмелье и чувство вины, эта история становится самым отвратительным воспоминанием о предшествующем вечере. И как только я мог, КАК Я МОГ вести себя так по-хамски, самовлюбленно, жалким выскочкой, чтобы рассказывать сюжет своего романа, который не написан и, возможно, никогда не будет написан, тому, кто по-настоящему занимается такими делами, делает это постоянно и действительно хорошо. Тому, кто, кроме того, едва ли интересуется поклонниками с безумными взглядами, докучающими ему своими сырыми литературными планами, кто, может быть, поверил, что хоть этот раз, один лишь раз, он проведет вечер с людьми, которые не станут изводить его своей жалкой претенциозной чушью, с которыми для разнообразия можно поговорить о чем-нибудь интересном.

Я обыскиваю закоулки своего увядшего и трепещущего мозга в тщетном старании вспомнить моменты, в которые я не продемонстрировал себя полным дураком. Но вспоминаются только примеры того, как именно это я и делал. Например, когда я пытался произвести на Джулиана впечатление своим знанием вин и спутал бордо с бургундским. Или когда я пытался рассказать собственный анекдот, вспомнив посредине, что рассказываю его человеку, который разбирается в комедии лучше, чем Бергсон, чувствует ритм лучше, чем Макс Миллер, и более остроумен, чем Оскар Уайлд и Ноэл Кауард после двойного мартини и грамма кокаина, и, сообразив, что моя идея была неудачна, совершенно испортил кульминацию. Или когда принесли счет и я хвастливо схватил его, напомнив, что обещал угощение, изучал несколько секунд с возрастающим ужасом, понял, что никогда в жизни мне не оплатят как представительские расходы яйца чайки, паштет из гусиной печенки, две бутылки марочного кларета и три стакана выдержанного коньяка, побледнел, прикинул, сколько потребуется моих зарплат после вычета налогов для отработки этих денег, и был спасен словами: «У меня было некоторое подозрение, что твое намерение несколько высокомерно. Будь добр, верни его мне».