Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

— А, вот вы о чем, — говорю я.

Подруга этого человека, в вечернем платье из тафты, которое подошло бы женщине вдвое старшей, чем она, наклоняется вперед:

— Вы познакомились с ней здесь, в Лондоне? — При этом она так произносит «Лондон», будто это безнравственный иноземный город, вроде Вавилона.

— Да, в Лондоне. Разве я похож на ее приятелей из Дэвентри?

Я намеревался пошутить над собой, типа «таких, как я, они там не потерпели бы», но получается не совсем то, что я хотел, скорее что-то вроде «надеюсь, вы не подумали, что я такой же жалкий провинциал, как вы». Следует неловкое молчание, поэтому мне приходится добавить:

— Да, на вечеринке. Через Джулиана. Я писал о вечеринке по поводу премьеры пьесы, в которой он был занят, и мы разговорились. Кейт была вместе с ним, и мы действительно подружились. А с вами это как произошло?

— Мы познакомились через Орландо, — говорит девушка. Орландо — да, это существенно — это муж Кейт, ученый и правительственный консультант, который больше времени проводит по делам за границей.

— А, Орландо, — говорю я.

— Вы с ним знакомы? — спрашивает мужчина.

— Не очень хорошо. Мы встречались только однажды. Но я уверен, что он прекрасный малый. Иначе Кейт не вышла бы за него.

Девушка и ее приятель обмениваются многозначительным взглядом.

— Да, он славный малый. Он бы вам понравился, — говорит девушка.

— Я уверен. Вот только, кажется, он не так часто бывает в Лондоне.

Следует новый обмен взглядами.

— То же можно сказать относительно Кейт и Нортхемптоншира, — говорит девушка.

— Бог мой, какие-то проблемы? — говорю я.

— Нет, это не проблема, нет, — поспешно говорит девушка. Выражение лица ее приятеля свидетельствует о том, что она слишком несдержанна. — Просто…

Но тут встает брат Кейт, который собирается произнести речь.

Точно выдерживая комический ритм, Джулиан звенит своим бокалом, чтобы привлечь общее внимание, при этом его бокал звенит так элегантно и смешно, как никогда не звенел никакой другой бокал для вина, а потом останавливает звон со всем щегольством неожиданно и блестяще сделанного кульминационного момента. Джулиан уже проделывал такое раньше.

— Леди и джентльмены, — начинает Джулиан тем игривым и хорошо поставленным голосом, благодаря которому даже такие слова, как «леди» и «джентльмены», звучат как «парик для лобка» и «дилдо». Раздается хохот. Хохот усиливается, когда он продолжает, глядя на находящегося в комнате мужчину с по-женски длинными волосами, то есть на меня: — И те, кто еще не определился…

Я тоже смеюсь. Конечно, я более, чем многие из присутствующих, пресыщен остроумием и умом телевизионщика Джулиана Трента, наблюдаемыми живьем, лично, закрыто и всего в нескольких шагах от себя, потому что часто имел такую возможность. И все равно я изумлен, поражен и трогательно благодарен, что действительно знаком с этим человеком.

И дальше продолжается эта речь. Гораздо более умная, чем я мог бы написать. Или хотя бы запомнить. Перемежается шутками. С теплотой, но без слащавости отдается дань любимой младшей сестре Кейт. В конце Джулиан зачитывает телеграмму мужа Кейт, в которой говорится, как тот сожалеет, что вынужден консультировать министра на этой международной встрече, вместо того чтобы быть со своей дорогой Кейт, которую будет любить вечно, и т. д. Затем он интересуется, не хотят ли соучастники празднества внести свой вклад, сделав собственные мини-заявления.

После десяти минут запинающихся, нечленораздельных, бессвязных речей Джулиан, несомненно, начинает жалеть о своем предложении. Мы все тоже. Никто не слушает ни слова из скучных историй, рассказываемых другими. Все слишком заняты подготовкой своих выступлений, когда до них дойдет очередь.

Вне сомнений, мудрым и достойным ответом на это предложение участвовать в конкурсе на самого большого зануду должен быть отказ. Но я пьян, а когда человек пьян, он выбирает не самые разумные варианты. Он встает со своего места, как это делаю я, и очень громким голосом произносит:

— И что мне нравится в Кейт…

Небольшая задержка, пока я вспоминаю, что мне нравится в Кейт.

— …так это ее преданность и добродетельность…

И если до сих пор ничьих выступлений не слушали, то на мое явно обращают внимание. Я вижу, как они все смотрят на меня, которого никто, кроме Кейт и Джулиана, совершенно не знает. «Что это за малый? — думают они. — Какое право у этого самозванца говорить о нашей подруге? Какую роль он тут играет? И что он хочет сказать о сексуальных нравах жены нашего лучшего друга?»

К сожалению, на этом этапе уже поздно отступать. Я продолжаю:

— Потому что, когда Кейт, Джулиан и я в прошлом месяце ездили на Эдинбургский фестиваль, там не хватило кроватей. Кейт и мне пришлось вместе воспользоваться одной…

В комнате становится еще тише, если таковое возможно.

— …И вы знаете? Она даже не попыталась заняться со мной сексом.

Во время последовавшего устрашающего молчания мне приходит в голову, что, даже если бы я рассказал эту историю хорошо, а я это сделал плохо, все равно она осталась бы убогой. Вместо того чтобы уверить этих людей в верности Кейт своему мужу, я неумышленно убедил их в прямо противоположном. Что она — самая настоящая шлюха, которая, не раздумывая, прыгнет в постель к любому развратному длинноволосому лондонцу, встретившемуся ей на вечеринке у своего хилого братца-гомосексуалиста.

Я ищу ободрения у Кейт, которая улыбается мне в ответ. Весьма слабо. Затем у Джулиана, который возвещает голосом, сочетающим в себе высокопарность строгого директора школы с жестким сарказмом сатирика и стервозностью педераста:

— Спасибо, Джош. Разумеется, мы не только благодарны за этот краткий очерк, но и поражены известием, что где-то нашлась женщина, которая смогла противостоять желанию совокупиться с мужчиной, столь привлекательным, как ты.

Снаружи я мертвенно-бледен и спокоен. Внутри у меня все корчится, как устрица, облитая лимонным соком.

Вывод, который можно сделать: никогда, никогда, никогда, никогда, никогда не старайся подружиться со знаменитостями.

Но в двадцать четыре года, сколько мне примерно было тогда, когда я познакомился с Джулианом Трен-том, я еще не знаю этого железного правила. Наоборот, я считаю, что нет ничего приятнее, чем быть на «ты» с героями своих репортажей. В конце концов, если ты кого-то боготворишь и обожаешь, естественно надеяться, что в какой-то малой степени эти чувства окажутся взаимными, что предмет твоего обожания разглядит в раздражающем, жалком, дрожащем поклоннике родственную, добрую, остроумную, привлекательную душу.