Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

ТЫ ЗНАЕШЬ?

Теперь уже близко. Ну, загляни. Что, глубоко? По сравнению с громадностью скал, круто уходящих вниз, ты крохотное пятнышко, блоха на слоне. Отсюда туда — лишь маленький шаг, и ты знаешь, что там, внизу, уже можешь разглядеть людей в увозящей тебя машине «скорой помощи», себя под одеялом, они в белой одежде? конечно, в белой, потому что вот так, с тобой все кончено, приятель, таким ты останешься навсегда.

Навсегда.

Это так несправедливо, что хочется плакать; как могут случаться такие вещи, разве может положение становиться из хорошего плохим столь быстро? Я был таким хорошим мальчиком у меня так хорошо шли дела, я никогда не признавался себе в этом, но это так у меня была хорошая зарплата замечательная зарплата для того кому нет даже двадцати семи и работа какая великолепная у меня была работа где платят за то что пьешь шампанское со старлетками и красуешься на премьерах на лучших местах и торчишь за кулисами на концертах и берешь интервью у идолов и развлекаешь воображаемых знакомых в немыслимых ресторанах на казенный счет и приходишь на работу не раньше полдесятого и пишешь всякую чушь которая придет в голову и ее публикуют в центральной газете с твоим именем большими буквами и иногда фотографией, и за все это я никогда не чувствовал благодарности, ни за карьеру, ни за семью, любовь и поддержка которой сделали ее возможной, ни за друзей всех замечательных друзей которые любят меня за то какой я есть или скорее каким я был потому что я уже не тот и никогда больше не буду тем вот что печально ты начинаешь ценить то что имел только тогда когда ты все потерял сколько я мог бы сделать книга которую я никогда не напишу девушка на которой я никогда не женюсь потому что никто не выйдет за сумасшедшего посмотрите на бедного Сида на его чердаке в Кембридже что у него было то он продул и я тоже и это несправедливо я не заслужил этого, я хочу заплакать и заплакал бы если бы управлял своим телом если бы им не завладел этот дьявол…

— Это будет тебе наука.

…кто со мной говорит, Боже, я ненавижу его, ненавижу, мне нужна сигарета, если бы только я мог выкурить сигарету.

Попробуй еще раз. Второй карман. Если с ним не получится, то я не уверен, что смогу сделать что-нибудь еще. Дави, дави, хлопковая ткань ни к черту, ха! — что-то вязкое, металл с бумагой, это оно, тащи и — йес! Табак в ладони, в левой ладони, теперь найти бумагу. Снова вниз, вниз, глубоко, как пропасть, в которую я смотрел. Нет, только не пропасть, не думай о пропасти, вниз, крошки под ногтями, пальцам не проникнуть, полоска, полоска блестящего картона. Бумажки.

Распухшие обмороженные пальцы сжимают и упускают, сжимают и упускают, пока наконец не достают бумажку. Улетела. Унес жестокий ветер.

Еще раз. Внимательнее в этот раз. Возьми бумажку и сжимай, сжимай до боли, чтобы никто не смог украсть.

Теперь табак, неловкие сгибы металлической бумаги, которую так трудно цеплять и поднимать отекшим указательным пальцем. И пружинистые коричневые нити, слишком влажные, все торчат, когда выкладываешь щепотку на неряшливо измятую бумагу, сложенную чашечкой в мертвой левой руке. Пытаешься завернуть ее, но кончики пальцев не слушаются, но все равно подносишь к пересохшему рту и обнаруживаешь, проведя воспаленным языком по краю бумаги, что влаги нет, по крайней мере на языке, теперь испещренном отвратительными горькими коричневыми частицами, но ее достаточно от свежего табака или влажности рук, чтобы клейкая полоска прилипла к пальцам, но все равно ничего не получилось бы, потому что ты положил бумагу не той стороной вверх.

Но получиться должно.

Обезумев и отчаявшись, давишь, и плющишь, и гнешь сопротивляющийся набухший бумажный конверт то с одного конца, то с другого, и все больше табака вываливается, хоть кричи, хоть плачь, когда же кончится этот ад?

— Ты здесь в порядке?

— А-а!

— Хочешь настоящую сигарету?

В моей руке оказывается ровная сигарета. Откуда?

— Лучше прикури ему. Он в хламе.

— Держи.

В моей руке опять пусто. Я чувствую цилиндр, засунутый между губ.

Вспышка серы; обжигающий рев; едкое химическое зловоние, вцепившееся в заднюю стенку глотки.

— Осторожнее, приятель.

Пляшущие горящие мушки на сетчатке. Жар под моим носом то ближе, то дальше, то ближе, то дальше. Это моя рука автоматически приближает сигарету к губам и уносит ее. Я курю. Я не совсем понимаю, как это получилось, но это так, и даже если это неприятно, это правильно.

Этот жар! Серый, как пепел, и рассыпающийся, или оранжевый, расплавленный и горячий, как вулкан. Вот только видно, что это продолжение сигареты, что этот раскаленный кончик совершенно цилиндрический. Вот только этот человечек на конце. Всего его не видно — только голову, высокую шляпу и трубку, которую он курит. Я сразу с абсолютной уверенностью понимаю, кто этот человек и что он сделал. Мистер Мигарета украл мою душу.

Я стряхиваю кончик, но мистер Мигарета остается. Высокая шляпа. Трубка. Такой же, как прежде, но теперь насмешлив, улыбается моему затруднению.

Я пробираюсь вперед сквозь темноту. Я потерял зрение. Был какой-то ручей недалеко, нужно пойти к нему. Я опущу в него голову — может быть, это поможет. Утоплюсь, как Офелия. Все что угодно, чтобы прекратить это.

Сад. Помню эту сцену. Т. С. Элиот. Невидимый смех. Приходил сюда, когда я еще был нормальным, ну пусть не нормальным, но не таким, как сейчас. Гравий под ногами. Плохой гравий, раздавленный в пыль. И машина. Двигатель уже остыл, лучше бы он был теплым, это значило бы, что я ближе к тому времени, когда все было гораздо лучше. Я должен вернуть свою жизнь. Я должен вернуть свою прежнюю жизнь. Поговорить бы с кем-нибудь, кто меня поймет…

У красных телефонных будок тяжелые двери, которые трудно открывать, а потом, когда закрываешь их, они пахнут, пахнут тысячами, сотнями тысяч людей, которые были здесь до тебя и дышали в трубку. Неужели здесь не делают дезинфекцию? Хоть иногда? Нет, никогда, ты видишь желтый налет их отвердевшего дыхания, забивший маленькие дырочки, не смотри, набирай номер. Трясущийся палец целится в шаткие металлические цифры, не получится, ничего не получится, я слишком плох, чтобы набрать правильный номер.

— Алло? — говорит раздраженный голос. Шикарный, мужской. Он сразу противен мне.

— Кто это? — спрашиваю я.

— А кто говорит? — спрашивает голос.

— Я первый спросил.

— Джейк, — говорит голос.

— Молли дома?

— И что ей сказать — кто звонит?

— Это важно.

Я жду. Слышен приглушенный разговор.

— Алло?

— Молли, это я.

— Джош? С тобой все в порядке?