Глубокая печаль - Син Кёнсук

– Не надо! Прошу тебя, не надо! – умоляла Ынсо.

Уклоняясь от ударов, Ынсо отбежала к дивану, но Сэ догнал и там продолжал бить ее. В какой-то момент ручка зонта не выдержала ударов то по голове, то по лицу, то по плечам, то по ногам, и отвалилась, а спрятавшаяся под обеденным столом Хваён, хромая на трех лапках, подползла к Сэ и, уловив момент, больно укусила за ногу.

В глазах Ынсо все потемнело, она едва различила, как Сэ, издав пронзительный вопль, осел на пол, и потеряла сознание.

Сестра, ты спишь?

Откуда-то из далекого, до боли недосягаемого пространства, но, если протянуть руку, все-таки кажущегося осязаемым, доносился звук, будораживший мерцающее сознание Ынсо. Звук, который то усиливался, то затихал, то проницал внутрь, то снова рассеивался. В какой-то момент метаний в этих звуках девушка наконец осознала: это было не что иное, как звук ножа о разделочную доску, доносящийся с кухни.

«Ах да, я же дома! – И с трудом приподняла веки. – Похоже, что это мама на кухне толчет чеснок, возможно, измельчает мясо, – слушая нечетко доносившиеся до нее звуки шинкования, удивилась, – странно, такие, казалось бы, отчетливые звуки слышатся так приглушенно… Да, я дома. О, как же давно я не слышала этих звуков!»

С детства этот стук на рассвете означал, что мама вернулась домой. Проснувшись в своей комнате от стука, доносившегося с кухни, маленькая Ынсо ощущала странную, доселе неведомую тоску, натягивала одеяло на голову и начинала гудеть «у-у», пытаясь заглушить этот звук присутствия матери и успокоиться. И правда, становилось легче. Легче, потому что за дверью, на кухне находится мать и готовит завтрак. И она снова под этот стук ножа по кухонной доске провалилась в небытие зыбкого утреннего сна.

Этот звук развеивал наплывающую на девушку волну боязливого предчувствия. – вдруг утро придется снова встречать без мамы. Страх на этот раз прошел мимо, как проходит кошка, ласково трущаяся о ноги хозяина. Хотя и пришло успокоение, и заснула, но в душе вновь всплыла та горькая предрассветная тоска, время от времени посещавшая ее при пробуждении. Удостоверившись, что это точно звуки с кухни, Ынсо вышла из своего блуждающего состояния и расслабилась. В сонной истоме она заглушила стук и лязг со скрипом настежь распахнутой калитки, раскачиваемой свирепым зимним ветром, подавила звуки ножа на кухонной доске, но победить привязавшуюся к ней болезненную тоску так и не смогла. Только когда перед ней всплыло лицо Сэ, она начисто отогнала от себя остатки дремы.

Вечером Ынсо рассказала Сэ о призыве Ису в армию и сказала, что хочет проводить его до места сбора, – в ответ муж не произнес ни слова.

Теперь эта поездка в деревню беспокоила ее, словно рыбная кость, застрявшая в горле. Вчера по пути в деревню Ынсо заехала к родителям Сэ, но там никого не оказалось, прибыв в свой родной дом, поинтересовалась у матери и узнала, что жители деревни арендовали несколько автобусов и уехали на горячие источники, и свекор со свекровью уехали вместе со всеми. Мать сильно беспокоилась, хорошо ли они добрались до места, потому что в тот день выпало очень много снега.

Три дня в Исырочжи.

Ынсо гнала машину туда, где можно было целых три дня не сталкиваться со взглядом Сэ, туда, где ждет ее Ису, хотя и говорит, что можно было не приезжать в такую погоду.

Расставшись с Сэ, девушка хотела не то чтобы три, но хотя бы один день подумать о том, что все-таки происходит с ними.

В Исырочжи было тихо и спокойно. Вечером на закате солнца Ынсо прошлась до самой окраины, гуляла по улицам между заброшенными постройками. В последнее время пустующих домов становилось все больше и больше не только на отшибе, но и в самой деревне.

Странно, но при открытых настежь калитках и воротах двери в здания были закрыты на замок. Любопытствуя, что такого люди оставили, зашла во двор одного из заброшенных домов и обнаружила, что и тут висел замок.

С удивлением поднялась на мару и, проделав дыру в бумаге заклеенного окна, заглянула внутрь: проросшие сквозь пол комнаты сорняки, которые прекрасно перезимовали и вовсе не замерзли – отнюдь, даже сохраняли свою зелень.

Ынсо вышла на окраину деревни, перешла через ручей, думая, что предпринять и как вести себя с Сэ, ставшим таким непредсказуемым, но так пока ни к чему и не пришла. На зимних полях, площадью в двести-триста пхёнов, под снегом виднелись пожелтевшие от заморозков листья несобранной капусты и лекарственных трав – их вырастили, но так и не убрали, видимо, уже без надобности. Ынсо задумчиво шла по полю и смотрела на капусту, которая, попадая то под снег, то под ледяной ветер, то замерзала, то снова оттаивала, и так постепенно гнила, потом быстро повернула в сторону деревни: «Скоро здесь все опустеет. Никто не будет здесь жить», – подумала и стала растирать замерзшие уши.

Со двора донесся скрипящий звук: кто-то подметал снег. Ынсо сложила одеяло, открыла дверь и вышла из комнаты.

Холодное зимнее утро. Все вокруг было ослепительно бело, видимо, когда легла спать, с вечера и всю ночь до самого рассвета валил снег. Выйдя на мару, встала на цыпочки: во всей округе и вдали за их низкой оградой, на крышах домов и в проулках лежали ослепительно-белые сугробы. Да и сейчас снегопад не прекращался, и ветер кружил снежные хлопья, которые покрывали голову Ису, подметавшего снег во дворе, отчего казалось, что он поседел за прошедшую ночь. С порывом ветра пушистые хлопья, старательно подметаемые Ису, вновь разлетелись во все стороны и кружились вокруг разогнувшегося паренька, оседая на волосах.

«Завтра же в армию, сегодня надо бы ему подстричься». Ынсо посмотрела на брата со спины, вернулась в дом и вынесла меховую шапку:

– Надень-ка вот это.

– Ты уже встала?

– Какое еще «уже»? Я же встала так поздно.

Вдруг Ынсо показалось, что Ису, держащий в руках веник, вот-вот упадет в сугроб, и подошла к нему поближе:

– Может, мне тоже подмести?

– Холодно… Иди в дом или сходи к маме.

Оставив Ису во дворе, Ынсо зашла на кухню.

Снег лежал даже на голове матери, которая только что пришла со двора, вынув из глиняных горшков кочан кимчхи.

– Зачем ты вышла? А ну быстро иди в комнату! Ведь у тебя такой тяжелый был путь.

Мать положила на кухонную доску только что принесенную кимчхи и, нарезая, повторила, чтобы Ынсо вернулась в комнату, но та не сдвинулась с места. Тогда мать попросила