Аукцион - Яна Николаевна Москаленко

сковороде так, как если бы кто-то громко, но прерывисто пи́сал и струя рвано билась о воду. Зря он отобрал Влада, выдрал из жизни, Влад даже бил его не всегда, а по настроению или вместо Адриана. Адриан лупил больно, он мог сожрать целиком, как крысы обгладывали тела беспризорников. Влад бил в живот и, когда Варлам складывался пополам, ласково толкал его на землю, и Варлам заваливался на бок, как тюк с дерьмом. Адриан должен был загнуться от тоски, они же друзья, друг за друга – и в огонь, и в воду, и сдохнуть. Вот и должен был сдохнуть, звучало логично.

После похорон Даниил отвел Варлама в больничное крыло, куда его впопыхах переселили. Рада хотела запихнуть Варлама в каморку, Даниил настоял на нормальной палате с мягкими стенами, стерильной, где ничего не провоцировало воображение Варлама. Тот и так без конца что-то воображал, а в его состоянии это даже вредно. Пока они ехали в лифте, Даниил придерживал Варлама под руку. Они не разговаривали. Вряд ли Варлам был привязан к Н.Ч., но был многим ему обязан. Считай, всем. А такая благодарность самая живучая. Все эти годы Варлам был к Н.Ч. ближе всех остальных, тем не менее Даниил не видел в Варламе ни его отпечатка, ни тени, хотя Н.Ч. своей близостью отравлял всех. Варлам, быть может, испытывал боль, не причастную к похоронам. Лифт карабкался наверх медленно. Вдруг Варлам подпрыгнул, качнув кабину, и захохотал во весь голос, навзрыд, так что по щекам – слезы, истерика.

– Белый Кит-то умер!

Даниил смотрел на Варлама во все глаза, дыхание придушило, а Варлам рыдал.

– Выплывайте на гробах, Белый Кит уже мертвый!

Даниилу пришлось вытаскивать Варлама из лифта, практически волоком тащить в палату.

– Пихайте, пихайте его, успокоится! – крикнула медсестра, сидевшая у стенки.

Она не вскочила, как бывало раньше при появлении Варлама, подбадривала сидя. Даниил и правда буквально запихнул Варлама в палату; прежде чем захлопнул за ним дверь, разобрал только:

– Спичка-спичка зажгла всех и сгорела. Никакого Белого Кита.

Палата виделась Варламу зефирной утробой, зефир забеременел им и вынашивал его. Варлам трусцой обежал палату по периметру, полапал зефирные стены.

– Пальпация изнутри даже полезней, – заржал.

В палате были кровать и книжки, целое книжное море, Варлам их видел, пускай на самом деле их не существовало вовсе. Окно тоже было. Варлам сел перед окном на пол, дотянулся до невесомой желтой занавески, она просвечивала на свету, Варлам видел свои пальцы, но ткань все равно отражала тепло. Он потерся о занавеску щекой, носом, все лицо обтер, вдыхая запах, – точно жареная картошка, даже цвет такой же, если картошку нарезать тоненько-тоненько. Варлам пропихнул в рот краешек занавески и замычал. Какой же день был хороший!

Даниил вернулся в кабинет Н.Ч., который он вряд ли когда-нибудь сможет назвать своим. Здесь еще не прибирали, на личном этаже Н.Ч. все оставалось по-старому. Даже Ида Плюшка каждый день, ровно в восемь, оставляла у дверей тележку с завтраком: черный кофе, творог с персиками и драники. Вечером она молча укатывала нетронутую тележку, будто, если хоть немного нарушить привычный ход вещей, Аукционный Дом наверняка рассыплется, а кому в столь непростые времена нужны риски.

Даниил надеялся, что им с Н.Ч. теперь удастся хотя бы понять друг друга. Он долго перебирал бумаги в ящиках, читал письма и записи. Это было странное чувство. После Ляли ничего не осталось, во всяком случае у Даниила, и она превратилась в призрак. Даниилу казалось, что он может собрать Н.Ч. по кускам, что тот все еще с ним – заглядывает через плечо. Н.Ч. не избавился от вещей, хотя был до помешанного осторожен. Возможно, собственное «наследие» он считал неприкосновенным, возможно, он действительно сильно устал, задолбался до тотального равнодушия. Все мысли, все воспоминания, принадлежащие одному человеку, даже такому значительному, сжимались до размеров комнаты – четырех стен и деревянного стола. Для большинства и этого будет многовато. За дверью зашумело, Ида Плюшка покатила завтраковую тележку обратно к лифту.

Страница за страницей Даниил разбирал Н.Ч. на запчасти, проживая их жизнь до пересадок заново, – менялась только оптика, она принадлежала не Даниилу. Н.Ч. существовал сразу в нескольких измерениях: в одном были Ляля, Даниил, уютные будни и бесконечные склоки, в другом – тон ученого, которому чужды любые переживания, он конструктор, а подопытные – шестеренки, винтики, болтики. Что-то в Данииле отзывалось пониманием, что-то походило на несвязный бред. Но одно Даниил понял точно: даже если прочитать человека, строчка за строчкой, чужая душа – все равно черное пятно, не разглядеть, не вывести.

В тот же день Даниил в последний раз запечатал конверт Для Лисы Тобольской. Лично в руки.

Удалось, хоть и не так, как мы ожидали. Ты сильно рисковала, попытавшись отправить то сообщение. Нам повезло, что в день Аукциона даже ударники не видят дальше своего носа. Вернее то, что у них под носом. Коллективный душевный гипноз. С другой стороны, в этом мне видится недобрая насмешка жизни. Будь готов к достижению цели, как бы ни сыграл в итоге ее результат.

Я не думал, что снова окажусь в Городе. Тем более не думал, что Аукционный Дом станет моей новой тюрьмой, как будто я не маялся столько лет в плену собственных мыслей. Душнила, скажешь ты; Адриан согласится. И я согласен, но я стар и не могу не гундеть: кажется, до меня только доходит, сколько же мне, твою мать, лет. Все игры с бессмертием – бред. Так долго жить трудно и скучно. Я, честно, не очень хочу, но придется. У меня есть причины пожить еще чуть-чуть.

Совершенно ясно, что мне отсюда не убраться. Кто-то должен разобраться с душами, и это, увы, процесс небыстрый, но еще лет пятнадцать у меня имеется. Здесь я могу полагаться лишь на Варлама, это тяжело, он потерялся, и я не знаю, будет ли он вообще хоть на что-то способен. Бедный Варлам жил своей местью, и она его сожрала, как неприжившаяся душа, поэтому передай Адриану, чтобы постарался отпустить. Оно того не стоит. Я тоже посвятил свою жизнь мщению, я мстил за любимого человека (я знаю, ты догадывалась), в итоге мы с Варламом остались примерно в одном положении. Месть вершится, но у нее нет послевкусия. Месть ничего не дает, только отбирает.

Поэтому пусть Адриан отпустит, и ты тоже. Я знаю, в Кварталах тебе хорошо, хотя, как у настоящей горожанки, у тебя чертовски странные вкусы. Берегите друг друга, полагайтесь друг на друга