Аукцион - Яна Николаевна Москаленко

подальше от гроба. Все вышло не по плану, но сейчас, когда Н.Ч. больше не было, можно было признать, что заклятый товарищ умел думать на шаг вперед, на несколько шагов вперед. Н.Ч. столько лет выстраивал пирамиду своего Аукционного Дома с упорством бобра, бревнышко за бревнышком, – и вот предлагал Даниилу ее разрушить. К гробу люди подходили по очереди, кланялись фотографии, на которой вместо нестерпимо голубых глаз Н.Ч. – только эмблема Аукциона (очертания собирающего кристалла), и отходили. Друг за другом.

Можно все бросить. Тогда рано или поздно до душ доберется Рада и ей подобные. Отдавать Аукционный Дом душевным наркоманам? Даже Даниил ненавидел горожан не настолько. Есть и другие варианты. Ограничить потребление, не принимать новых реципиентов. Ведущая истощалась, и того самого эйфорического эффекта, за которым гнались гости Аукционного Дома, не было. Он и не нужен, если задача – избавиться от этого всего. Восстановить естественный ход вещей, позволить людям жить и умирать в отведенный им срок, запретить распоряжаться чужими судьбами так, словно ценности они не имели вовсе. Больше не будет экземпляров и оболочек, люди увидят, что творят смерть. Открыть закулисья Аукционного Дома. В теории люди, конечно, понимали, что души для операций берут из тел других таких же людей. Но если крепко зажмуриться, жестокости не видно. Если зажмуриться и хорошенько заплатить, это не жестокость – благотворительность. В Кварталах на боях некоторые участники получали такие серьезные травмы, что последующая жизнь превращалась в бессмысленное существование, борьбу с болью и собственной бесполезностью. Спортсмены имели право попросить об эвтаназии, их умертвляли со всеми почестями и церемониальными прибабахами, потому что это лучше того, что им оставалось. Даже в этой традиции была жалость к ближнему. Даниил вообще давно запутался в том, где водится настоящая грязь.

После всех речей Рада объявила о начале фуршета – разумеется, скорбеть на голодный желудок не принято. От наследия Н.Ч. можно было избавиться, но требовалось время. Не просто время, еще и помощь единственного теперь человека, которому подвластны душевные секреты.

Варлам Кисловский не знал, сколько пролежал на полу операционной, глотая сгустки крови, морщась одновременно от боли и от попыток смеяться. Смех вырывался у него сам собой, пускай голова набухла и гудела. Ему мерещилось, что Умница-616 зовет его, издает ультразвуковую трель, как крысы для привлечения противоположного пола. Пол действительно у них отличался, и Варлам подполз, ерзая на спине, поближе. Он перепачканной ладонью отер прохладный Умницын бок и замычал. Варлам мог бы просмаковать триумф, но для этого у него слишком опух язык и кровоточили десны. Мамин силуэт то придвигался ближе, то практически испарялся. Для чего все это? Зачем? У мести, оказывается, совсем не было вкуса. Даже в бессвязности мыслей ясно было одно: хороших дней больше не будет, потому что мама давно умерла. Вся месть Варлама сложилась, как идеальный пазл, однако после нее ничего не осталось, такая же пустота, нещадящая.

Затем наступила темнота. Индиаканты живут на глубине до четырех тысяч метров, целая жизнь в темноте. Варлам не считал себя глубоководной рыбой, поэтому все это было нелогично, и он протестующе задергался. Но темнота не спрашивала.

Варлам некоторое время провел без сознания, потом пришел в себя, и Рада приказала медсестрам его привязывать. Несколько раз в день она ходила в больничное крыло и не без мрачного удовлетворения наблюдала, как Варлам метался на кровати, мычал – язык долго оставался опухшим, к тому же Варлам бесконечно обкусывал щеки. Все эти годы Раде хотелось пристрелить Варлама, как неугомонную брехливую псину, но Н.Ч. одергивал ее. Он вообще одергивал Раду по жизни: не делай то, не поступай так. Н.Ч. диктовал ей слова, мысли, вылепливал идеальную (для себя) распорядительницу Аукциона. Раде это нравилось, она соглашалась, покуда Н.Ч. баловал ее операциями, частыми, дурманяще сладкими пересадками. И все же Варлам раздражал гораздо сильнее. Рада отдавала распоряжения:

– Восстанавливайте медикаментозное лечение. Он точно поел? Не забывайте менять повязки.

Варлам резко превратился в священную животину, и Рада заботилась о нем. Впрочем, в последних распоряжениях Н.Ч. это тоже значилось, и Рада подчинялась ему по инерции. От Варлама невозможно избавиться, его ценность стала исключительна и безусловна, но Рада не могла удержаться от такой мелочи – пусть помучается. В конце концов, меньшее, что он мог для нее сделать, это немного пострадать.

К операциям Варлама допустили быстро. Во-первых, Рада не могла терпеть, во-вторых, как ни странно, Умница-616 помогала ему сконцентрироваться, и он чаще был спокоен. Короткие, нет, скорее непереносимо долгие пять-десять минут. Никто не мог разобраться до конца, вернулся Варлам в сознание или таблетки делали его податливым и безразличным. В общем кабинете теперь не царили тишина и порядок, потому что Варламу не было до них дела. Ассистенты начали общаться в голос, даже смеялись и еще громче хлюпали чаем, смакуя покой. Варлам либо сидел у себя, либо торчал в операционной, Рада следовала за ним по пятам, не буквально. Она наблюдала через камеры, чтобы не смел выпилиться. После Аукциона, когда Варлам снова садился на таблетки, апатия поджирала его, но в этот раз все было совсем по-другому.

Как раз перед похоронами Рада объяснила все Даниилу.

– Ты ж тепе’ь за главного… Он твоя п’облема, – добавила Рада, весело ухмыльнувшись. Она была чертовски хороша для траура.

– Оставил же мне, Коль… – Даниил осекся.

Он не видел Варлама уже давно, с того самого дня на дворцовой площади не смотрел на него по-настоящему, не считая пересмотра Договора и других мелких стычек.

Варлам не скорбел, он выключился. Его связь с миром натянулась и треснула. Даниил помнил разного Варлама, он знал его мельком, но и эти образы были яркими: очки, увеличивающие глаза мальчика в несколько раз, концентрирующие внимание на пытливом, жадном взгляде; ручонки, такие крохотные на книжных корешках, Даниил долгое время обновлял библиотеку для него одного. Варлам проходил по периферии внимания Даниила – и вдруг стал его центральной осью. На похоронах Варлама усадили в первом ряду, скорее для виду. Он покачивался на стуле, хлопал себя по нагрудному карману, которого не было, то покрикивал, почти кукарекал, то хныкал, и каждый раз, когда Варлам издавал слишком громкие звуки, кто-то сзади дергал его за рукав и предупредительно шикал:

– Мешаете!

Варлам сам себе мешал. Тик-тук-тук. Гроб казался ему слишком тесным, туда даже оленя не уложишь, даже самого мелкого – водяного, в них всего-то от десяти до пятнадцати килограмм, а не влезет, слишком длинные ноги. Варлам загундел. Бу-бу-бум. Тик-тук-тук. Когда мама жарила картошку, масло трещало на