Распни Его - Сергей Дмитриевич Позднышев

который мог бы похвастаться знанием русского народа. Тем не менее я признаю правильным мнение некоторых, что у русского человека в натуре немало анархических черточек.

— Прибавьте к этому крайнюю жестокость, на которую способен наш христолюбивый собрат. Убить, разграбить, сжечь и изнасиловать — самое разлюбезное дело. Тут он охулки на руку не положит. Но, конечно, это мнение одностороннее… — присоединил Мордвинов. — Народ я, может быть, и не осудил бы. Только побывав в его шкуре, мы могли бы иметь о нем правильное представление. Но вот кого я ненавижу и кому ничего не могу простить — это наше так называемое передовое общество, которое лучше было бы назвать «передковым». Оно виновник смуты, интриг и предательства… Такого Государя, как Николай Александрович, надо было бы благословлять и превозносить…

Разговор прекратился на время. Холод давал себя чувствовать. Открывать рот было небезопасно. Седые сосны и ели стояли стеной, обсыпанные сверху чистейшим снегом. До глубины леса, до его сердца не доходили бури. Только гудел ветер глухим шумом, и в этом была поэзия; чудесна и могуча была музыка лесного царства. На вершине одной сосны сидели ворон и ворониха. Увидев людей, птицы прокаркали — наверно, выразили неудовольствие: «зачем сюда пришли люди», нехотя поднялись и улетели.

— Каркай, каркай, черт с тобою, — погрозил Мордвинов и, обратившись к лейб-медику, спросил: — Сергей Петрович, вы верите в предчувствия, в вещие сны, в дурной глаз, в колдовство, в разные флюиды и в прочую чертовщину. Как смотрит на это наука? Глупо это или есть что-то, чего мы не знаем?

— Верю, мой друг. Отчего же не верить? Мир хранит, наверное, много тайн, еще не раскрытых и не разъясненных. Тема очень интересная. Люди нашего поколения привыкли на все смотреть с насмешливым скепсисом. Мы люди бесплодного века: ни взлета фантазии, ни воображения, ни увлекательных сказок. Мы ни во что не верим. Мы ничего не оставим потомству. Мы бесталанные, скучные, серые люди…

— Все великие религии мира были созданы в глубокой древности. Все они имеют в основе тайну — страшную тайну непостижимого, всемогущего и вечного Бога. Каждая религия говорит о загробной жизни, то есть о том, чего мы также постигнуть не можем. В каждой религии есть сказание о чудесах. Но мозг наш, не имеющий сил проникнуть за какой-то предельный рубеж, постоянно стремится разложить веру в пользу безверия. Поэтому наша интеллигенция так теплохладна к вере. Змей-искуситель внушил ей: «Вы будете сами как боги — вы будете знать добро и зло». Добра и зла интеллигенция не узнала, но формулу о божественности своего разума восприняла охотно.

Наши предки, которых мы склонны считать людьми совсем некультурными, невежественными и дикими, обладали богатейшей фантазией, полетом воображения и проникновенностью в такие незримые, неосязаемые уголки, в которые мы теперь не способны проникнуть. Они населили наши леса, реки, жилища — лешими, русалками, водяными, домовыми, ведьмами и прочими таинственными силами. В этих таинственных наших сожителей мы тоже не верим.

Мы ко всему привыкли, и привычка сделала нас нечувствительными. Нас ничто не удивляет. Вокруг нас тайны, но мы их не замечаем. Мы отупели. Вот падает в землю зерно и умирает, зерна нет, но выросло новое растение; оно украшается такими цветами, такой окраски, что и сам премудрый царь Соломон во всей своей силе и славе не одевался в такие роскошные наряды. Вдумайтесь, как это произошло, откуда взялись эти божественные краски, как из мертвого вышло живое?!

Предчувствия, предзнаменования, вещие сны — все это явление того же таинственного порядка. Если сказать, что все это глупость, выдумка и фантазия, тогда, значит, надо похерить все, на чем стояло и стоит человечество. Тогда надо сказать, что не было на земле никаких тайн и чудес: ни вавилонских, ни индийских, ни египетских. Тогда, значит, и Христос не совершал чудес: никого не воскрешал, не исцелял и сам не воскрес. Но разве не чудо, что одиннадцать бедных, безвестных рыбаков проповедовали Евангелие Царства Божия — и вот почти весь мир ныне простирает свои руки к Распятому Богу…

Профессор говорил так, что каждое слово и каждое понятие становилось новым. Как будто дневное обычное освещение он заменил ночным, призрачным, лунным, и все казалось иным, таинственным и чудным.

— Я вам расскажу два случая, непосредственно связанные с Государем и с одним местом. Это будет иллюстрация к тому, что я говорил.

В пятнадцатом году Государь осматривал в Севастополе пластунский корпус генерала Гулыги, который предназначался для десанта в Турцию. По обыкновению, он посетил Георгиевский монастырь. Вы помните этот белый храм на горе, откуда открывается бесконечный синий морской простор. Внизу шумят, пенятся и бьются о скалы волны. Мягкий влажный ветер несется от далеких берегов Малой Азии. Здесь дыхание Божие и красота невыразимая. Здесь, в Херсонесе, крестился святой Владимир; тут каждый камень, изъеденный временем, влагой и дождями, говорит о старине, о промчавшейся невозвратно жизни. И вот эта святость и древность места влекла к себе Государя.

Во время молебна со двора послышался шум и возгласы. Государь не любит, когда нарушается благочиние службы. Он, недовольный, повернул голову и спросил у Шереметева: «В чем дело?»

А на монастырском дворе, откуда доносился шум, произошло событие действительно странное и необъяснимое. С давних пор среди скал внизу у моря жили в обете молчания два древних отшельника. Годами их никто не видел. На пустынной тропинке внизу им ежедневно ставили пищу. И только потому, что пищу забирали, братия знала, что схимники еще живы.

И вот монахи, работавшие во дворе, увидали, как по знакомой крутой тропинке от моря медленно поднимались в гору два человека. Это были старцы — выходцы из другого мира. Они дошли до монастырских ворот и стали около них.

Появление отшельников явилось событием чрезвычайным. Если бы на небе ночью появилась радуга — это произвело бы не большее впечатление. Люди простые, верующие, не искушенные современными соблазнами и не отравленные ядом безверия, увидели в этом явлении таинственное знамение. Потому и произошло волнение.

Государь пожелал увидеть старцев: «Можно ли с ними говорить? — спросил он у архимандрита. „Нельзя, Государь“». Приблизившись к отшельникам, Государь сложил руки, как складывают их, подходя под благословение. Его поразило вдохновенное выражение лиц; глаза смотрели на него ласково, но как бы были устремлены в какую-то неземную даль. Старцы не подали благословения, но молча поклонились ему в ноги до самой земли. Молча затем поднялись и начали спускаться вниз. Пораженный Государь долго смотрел им вслед, пока за выступами скал черные фигуры не скрылись совершенно.

«А