Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры - Людмила Ивановна Сараскина

«обладал незаурядным талантом», «близко к сердцу принимал жизнь страны», «активно участвовал в идейной борьбе своего времени»3. Это зачислялось писателю в плюс. Но было и множество минусов: «отвергал пути революционной борьбы и революционное социалистическое учение, связанное с материализмом и атеизмом», «искал спасения в религии, проповедуя смирение и покорность», «проявлял сочувственный интерес к спиритизму», «отмежевался от Белинского», «сблизился с силами реакции», «сотрудничал с мракобесом Победоносцевым»4.

Свою задачу Рюриков видел в том, чтобы, говоря о Достоевском, отделить передовое от отсталого, правдивое от ложного, новое от чуждого прогрессу В этом, полагал он, и состоит элементарное требование общественной гигиены. Опытный полемист, Рюриков составил фразу, которая стала пропуском для издания заключительного тома писем Достоевского: «Мы знаем, что творчество Достоевского не может быть уложено в рамки охранительной идеологии, что лучшими своими сторонами оно выражало великое народное горе и народный гнев, невозможность примириться с мрачным царством хищников, насильников, для понимания которых Ф.М. Достоевский дал так много»5.

Итак, эпоха реабилитаций второй половины 1950-х годов «простила» Достоевскому его заблуждения, его религиозность и идейные шатания, махнула рукой на его прошлые связи с реакционерами и даже взяла писателя под свою защиту: «Вульгарно-социологическая критика односторонне истолковывала творчество Достоевского, не видя, в сущности, того правдивого, честного, гуманного, что содержали его произведения. Эта односторонность в основном преодолена нашей наукой. Но ошибочна и тенденция идеализировать деятельность и творчество писателя, смягчать ложное и неправильное в его взглядах»6.

Это была методологическая установка, рецептура; оставалось только не перепутать правдивое с ложным, честное с обманным, гуманное с бесчеловечным. Открывался простор для изданий и переизданий, для критических и публицистических осмыслений, в которых каждый автор мог пробовать свои силы. Теперь можно было не опасаться попасть на нары за односторонность понимания или за намерение смягчить «неправильное».

В таком же духе и с таким же представлением о балансе плюсов и минусов создавалось первое послевоенное Собрание сочинений Ф.М. Достоевского в десяти томах, включившее, наконец, «архискверный» роман «Бесы». Из шести членов редколлегии, среди которых было четверо истинных ученых, преданных своему делу и много сделавших для науки о Достоевском (Л.П. Гроссман, А.С. Долинин, В.Я Кирпотин, В.С. Нечаева), было двое литературоведов-функционеров: уже упоминавшийся Б.С. Рюриков и «тот самый» В.В. Ермилов. Знаменитый в свое время могучий партийный критик, с которым «недоспорил» Маяковский, пожалевший об этом в своей предсмертной записке, Ермилов слыл личностью одиозной и неистовой: проводил «линию партии» в литературе, какой бы эта линия ни была, с энтузиазмом участвовал во всех «проработочных кампаниях» (1920–1950), в конце 1920-х годов травил не только Маяковского, но и А. Платонова, и И. Эренбурга; публиковал погромные статьи против тех писателей, на кого ему указывала партия. «Никто из славной когорты наших литературных бойцов не колебался вместе с линией партии так ретиво, так упоенно, так суетливо, забегая далеко вперед и постоянно выставляя себя более роялистом, чем сам король, как делал это он – Владимир Владимирович Ермилов»7.

Ему и поручено было писать предисловие к Собранию сочинений Достоевского в 10 томах. Это было даже не предисловие – перед первым томом автор поместил целую брошюру в пять авторских листов. В концепции «очерка творчества» (так назывался предисловный трактат) подчеркивалась и декларировалась раздвоенность Достоевского и его героев: с одной стороны, сознание безмерных страданий униженного и оскорбленного человечества, которое было для них «источником мучительного и мстительного наслаждения»8, с другой стороны – яростный протест против «каких бы то ни было поисков реальных путей борьбы за освобождение человечества от унижения и оскорбления»9.

Основной вывод предисловия – «могучая художественная сила Достоевского ослаблялась его субъективизмом»10. Слабостью писателя объявлялось все субъективное, поэтому роман «Идиот», по мнению Ермилова, «измельчал», ибо «полемика против революционного лагеря не принесла писателю ничего, кроме глубочайшего вреда»11; роман «Бесы» характеризовался как «клеветнический пасквиль, дышащий мрачной злобой»12, в романе «Братья Карамазовы», при всем могуществе дарования писателя, следует видеть «коренную фальшь основной идеи», «страшное усиление реакционного субъективизма»13. Спасла, по Ермилову, последний роман только глава «Бунт» – «навсегда останется в памяти человечества бунт Достоевского!»14.

В полном согласии с концепцией Ермилова было написано и послесловие к роману «Бесы», помещенном в 7-м томе Собрания сочинений. «Насыщенный озлобленностью памфлет против русского освободительного движения 1860-х годов, против идей революции и социализма, – писал автор статьи, Ф.И. Евнин… – Злоба, ненависть, застилавшие поле зрения писателя, приводили к порочному, тенденциозному методу типизации… Попыткой злостной дискредитации будущего социалистического общества является в тексте “Бесов” бредовый план Шигалева»15. И всё в таком же духе.

Спасли роман «Бесы» и дали возможность включить его в десятитомник неоспоримое мастерство Достоевского-психолога, а также обстоятельства, которые специально отметил Евнин: ужас писателя перед капитализмом и аморализмом, вытекающими из власти денег, его тревожные размышления о судьбе православия в России, которые оказались созвучны атеистическому выбору советских читателей. Автор статьи, руководимый идейной установкой Ермилова, анализировал роман «Бесы» солидарно с общей партийной линией: не замалчивал художественную силу писателя как таковую, но густо, с нажимом подчеркивал реакционность мировоззрения романиста, обусловившее в «Бесах» «его творческое банкротство».

Именно Евнин, показавший необходимое умение обходить острые и опасные углы, стал сценаристом и автором текста в документальном фильме «Достоевский»16, вышедшем в 1956 году, к 75-летию со дня смерти писателя.

«Возвращение» Достоевского: 27 экранных минут

Режиссером фильма «Достоевский», выпущенного Центральной студией документальных фильмов, был лауреат Сталинской премии второй степени (за фильм «Парад физкультурников», 1947), заслуженный деятель искусств РСФСР С.Д. Бубрик, специализировавшийся в области документально-биографических фильмов и успевший снять картины о Белинском, Пушкине, Л. Толстом, Чехове. На короткометражного трехчастного «Достоевского» было отпущено 27 минут; три девятиминутные части должны были вместить всё, что советский документальный кинематограф мог рассказать о частично реабилитированном писателе. В фильме были использованы материалы Государственного литературного музея и включены отрывки из кинокартины «Мертвый дом».

«Достоевский» начинался кратким предисловием «От авторов» с декларацией нового подхода к писателю, которого давно не изучают в школе, чьи произведения не звучат по радио, чьи книги не переиздаются и не продаются в книжных магазинах.

С экрана звучал закадровый голос (имя артиста в титрах не указано): «Советский народ отмечает 75-летие со дня смерти Федора Михайловича Достоевского. В его лице мы чтим великого русского писателя, сказавшего суровую правду о жизни людей в собственническом обществе. По призыву Всемирного совета мира память Достоевского отмечают во всех странах земного шара – все те, кто стоит за мир и культуру. В творчестве Достоевского – сложном, внутренне противоречивом, нашли отражение и реакционные тенденции – проповедь смирения и покорности. Мы высоко ценим лучшее в его произведениях – осуждение социального гнета и неравенства, критику капиталистических нравов и порядков, нам дорога горячая любовь писателя к простым людям, страдающим